Туркестанцы

В годы первой мировой войны в Средней Азии оказалось много турецких военнопленных — офицеров и солдат. После приезда Энвер-паши они стали съезжаться в Бухару. Не заинтересованные в благополучии страны и ее народа, турецкие военнопленные охотно шли на службу к младобухарцам, соблазняемые высокими окладами и должностями. Разумеется, вербовка турецких офицеров на службу, главным образом в органы милиции, проводилась младобухарцами скрытно.

Выступая перед трудящимися Старой Бухары с официальными речами, Энвер-паша заявлял, что он стоит за перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, и в то же время совместно с младобухарцами развертывал подпольную работу, направленную на ликвидацию Советской власти.

В Старой Бухаре Энвер-паша жил на квартире назира по иностранном делам Якуб-Заде. Почти ежедневно между Энвер-пашой и председателем Совета назиров Бухарской I республики Файзуллой Ходжаевым происходили встречи и беседы.

В результате всцх этих закулисных приготовлений к перевороту и ликвидации народной власти во главе милиции Старой Бухары оказался турецкий полковник Али-Ризо-эфенди, а начальниками областных отделов милиции — турецкие офицеры и политические авантюристы. С одним из них я случайно встретился в конце 1921 года в Дюшамбе.

Встреча произошла на квартире у председателя Диктаторской комиссии. В комнату, где мы сидели, вошел одетый по-таджикски человек. Вежливо поздоровавшись, он весь вечер был очень сдержан, по-таджикски говорил мало. Было заметно, что ему стоит больших усилий правильно строить свою речь, в которой, несмотря на все его старания, слышался турецкий акцент. Я прямо спросил его, кто он такой. За него поспешил ответить Усман Ходжаев, представив незнакомца как начальника областной милиции. На мои другие вопросы начальник милиции вежливо ответил, что пришел к председателю Диктаторской комиссии по делу и что на вопросы, касающиеся выяснения его личности, он готов ответить у себя дома, и тут же пригласил меня к себе. Я принял приглашение и через несколько дней направился к нему.

У калитки огромного фруктового сада меня встретили два милиционера, в которых не трудно было узнать турок. Они повели меня по расчищенным дорожкам, обсаженным розами. По пути я увидел, как какой-то мужчина с внешностью евнуха, расставив руки, гнал перед собой к калитке, расположенной в глубине сада, молодых женщин. Женщины, не обращая внимания на его сердитые покрикивания, с любопытством оглядывались, улыбались, а одна, уходя на женскую половину, помахала мне рукой.

На берегу хауза стояла большая шелковая палатка. Из нее вышел начальник милиции в дорогом халате и, приветствуя меня по восточному обычаю, пригласил войти. В палатке еще сохранился аромат розового масла и других пряностей, которыми обычно пользовались восточные красавицы в богатых гаремах. Беспорядочно разбросанные по ковру подушки говорили о том, что хозяин дома до моего прихода коротал время со своими наложницами.

Очевидно желая польстить мне, хозяин сказал:

— Мужчину славит не красота, а его боевые подвиги. Как видите, мои жены не остались равнодушны к вашей славе, Якуб-тюря.

Я ответил, что отношение к славе в Красной Армии иное, чем в других армиях, и добавил:

— Я с большим удовольствием отказался бы от возможности прославить свое имя ради спокойствия и мирного процветания таджикского народа. Но, к сожалению, действия басмачей, поддерживаемые авантюристами и предателями, заставляют меня выполнять свой воинский долг.

Разумеется, разговаривая, мы улыбались, настороженно следя при этом за каждым словом и жестом друг друга. Во время обеда нам прислуживали три пе-реодетых милиционера, которые разговаривали с хозяином по-турецки.

— Вы не удивляйтесь, что я говорю по-турецки, ведь я турок, — сказал хозяин. — Я родился и жил в Константинополе. По профессии я журналист. Мое имя, Сурия-эфенди, широко известно в турецкой прессе.

И Сурия-эфенди рассказал, что в начале империалистической войны он был призван в армию, окончил офицерскую школу, участвовал в боях и подАрдаганом был взят в плен 1-м Сибирским казачьим полком. Рассказывал он обо всем довольно подробно, но всячески обходил вопрос о том, за какие заслуги перед бухарским народом его назначили начальником областной милиции.

— Для военнопленного вы устроились неплохо, — сказал я. — Ишаны и беки вряд ли жили богаче вас. Очевидно, нужно много денег, чтобы содержать такой дом.

С точки зрения восточного гостеприимства мои слова были величайшей дерзостью. Но я сознательно шел на нарушение этикета, желая узнать, что скрывается за внешней вежливостью этого турецкого наймита.

Сурия-эфенди помолчал, затем, не поднимая глаз, заговорил:

— Здесь я приобрел вторую родину. Бухара стала для меня дороже Константинополя. Я благодарен бухарскому правительству, которое высоко оценило мою службу ему.

Я понимал, что Сурии-эфенди стоит большого труда разыгрывать роль гостеприимного хозяина.

На женской половине играли на лютне и пели… Сурия-эфенди, многозначительно улыбнувшись, неожиданно сказал: