Туркменская трагедия

Читатель вправе спросить: причем тут персона бесхребетного Курбанова? Что стоит за словами человека, у коего семь пятниц на неделе? Президент, видимо, испытывая ностальгические чувства, вспомнил о “мавре”: как никак тот приходится ему “крестным отцом”, усмотревшим в избранном “крестнике” “современную модель, образец туркменской демократии”. Говорят же, скажи мне, кто твои друзья и я скажу, кто ты. Ниязов, явно не лишенный сентиментальности, решил еще раз поманить пряником Курбанова? Ведь с легкой руки последнего прижился громкий и лестный титул “Туркменбаши”, глядишь, сошедшие с его уст слова “пожизненный президент” тоже вдруг обретут материальную силу.

26 июня 1992 года памятная для Ниязова дата: в тот день он был введен в президентскую должность. На другой день свыше двух десятков членов Кабинета министров, депутатов, высших государственных чиновников пришли к нему, чтобы поздравить с избранием.

Переполненный счастьем новоиспеченный президент заявил:

— Понравится вам или нет, но живым я этот пост не оставлю, — сказал Ниязов сияя и погладил подлокотники кресла, обитого золоченой парчой. — Не для того я шел к нему всю жизнь.

Министры покорно опустили головы, не поймешь рады или огорчены. Скорее всего, они согласны с ним: Ниязов этого и ожидал, ибо хорошо знал своих послушных подчиненных, связанных с ним одной веревочкой.

Но идиллию нарушил один голос. Он принадлежал народному депутату, профессору Пиримкули Тангрыкулиеву, всегда норовившему сказать слово поперек.

— А как же быть с Конституцией? — в голосе профессора Ниязову послышались ироничные нотки. — Там срок определен — пять лет. Демократично ли это, Сапар Атаевич?..

Ниязов зло сверкнул глазами: как он ненавидел этого выскочку! Его голос, манеру речи, походку... Он как зубная боль: недаром в республике стоматологическую службу возглавляет.

— Ты, Пиримкули, вечно споришь. Если я сказал, значит так и будет! — президент с силой стукнул кулаком по столу, так что задребезжала крышка чайника, стоявшего перед ним.

В кабинете воцарилась тишина. Министры вобрали головы в плечи, не зная, куда себя деть.

— Вы едва стали президентом, а уже делаете такие заявления, — Тангрыкулиев заметил пугливо осуждающие взгляды министров, которые потихоньку отходили от него, образовав вокруг профессора, пустоту. — По крайней мере, это нескромно с вашей стороны. Что тогда стоят ваши рассуждения о демократии, о свободном обществе?

Президент, выходя из себя, с шумом поднялся с места и показал всем на дверь. Министров словно ветром сдуло.

— А ты, Пиримкули, останься! — Ниязов по обыкновению со всеми, независимо от возраста, обращается на “ты”.

Оставшись лицом к лицу, президент просил Тангрыкулиева “не разлагать министров, депутатов неповиновением”, воздерживаться от необычных вопросов, дескать, лучше промолчать, не высказываться на людях, ибо это “подрывает авторитет власти”. Ниязова всегда раздражало независимое поведение профессора, его неординарный образ мыслей, принципиальность, смелость и многие другие качества, за которые его земляки глубоко уважали, избрали народным депутатом. И он знал, что президент с какой-то озлобленностью, нездоровой завистью относится к личностям с самостоятельным суждением, считая, что ум человека определяется его креслом и на собственное мнение обладает правом лишь тот, чье служебное положение выше.

Тангрыкулиеву эта мораль была чужда — и фальши он не терпел, как не переносил показухи, лицемерия, особенно, если это затрагивало интересы государства, общества. Он нередко выступал на заседаниях Меджлиса (парламента), вносил деловые предложения, давал отпор демагогии, лжи и, вероятно, потому прослыл “возмутителем спокойствия”.

История с избранием Ниязова в президенты имела свое комедийное продолжение. За несколько дней до принесения президентом клятвы депутаты — журналист Сейитнияз Атаев и академик Агаджан Бабаев, — поехали куда-то, не то к чабанам, не то в какое-то селение и привезли оттуда не первой свежести туркменский халат, мохнатый барашковый тельпек, папаху, и чокаи, обувь из верблюжьей сыромятины, и посоветовали президенту в таком одеянии дать клятву.

— Что за фарс? — удивлялся Тангрыкулиев. — Президента задумали разыграть? — И он рассоветовал Ниязову участвовать в подобной комедии.

— Зачем вам средневековый маскарад? — говорил профессор. — Это же анахронизм! Представьте себе Ельцина или Кравчука в древнем славянском одеянии... Наши предки жили в иных условиях, вели иной образ жизни, не дошли образом мыслей, культурой до современной одежды и потому довольствовались тельпеком и чокаями из сыромятины. Будь у них наши костюмы, куртки, они с удовольствием носили бы их. Мы же цивилизованные люди! Зачем в данном случае оглядываться на минувшие века?..

Президент вроде согласился с доводами Тангрыкулиева. Когда же настала минута принесения клятвы, Ниязов, как в клоунаде, возник перед собравшимися в мохнатой папахе и яркокрасном халате, походя на классического басмача из фильма “Белое солнце пустыни”, только без винтовки и камчи.