Турухтанные острова

— Ага! Видал? Во как надо ловить! — торжествовал Тучин. — Ты говорил — уйдет! Никуда не денется. Наш будет. — Он снял с крючка окуня, держал его в обеих руках, поворачивал. Окунь вяло пошевеливал хвостом. — Хорош, крокодил! — торжествовал Тучин.

И произошло непредвиденное: окунь хлестнул всем телом, выскользнул у Тучина из рук и гулко, как полено, упал в воду.

— Держи!

Но держать уже было некого.

— Так и положено, — поправил очки Манечка. — Крупная добыча — озеру. А нам такие и не надо. Зачем? Возьму штучки три граммчиков по пятьсот, и ладно. Мы не жадные, — приговаривал он, разматывая удочки.

— Ну что ж, возьми, возьми, — все еще никак не мог успокоиться Тучин. — Взял, да?! — созлорадничал Тучин, когда Манечка вытащил ершика граммов на сто. Но тот словно ничего и не заметил. И сразу же поймал окуня такого, что пришлось брать подсачником. А за ним — бац! — второго. Да и третьего.

Тучин сразу же принялся наживлять червяка.

— А вы не торопитесь. Успокойтесь, — наставлял его Манечка. — Рыба любит людей неспешных, нежадных. Вот видите, и у вас окунек грамм на триста. Теперь надо ершиков, на ушицу.

И после этого действительно у всех трех — одни ерши.

— Ну, Манечка, ты слово какое-то знаешь! — поражался Тучин.

— На уху поймали?.. Хватит!..

И Манечка будто закрыл какие-то подводные ворота. Хоть бы одна поклевка!

— Чудеса! — от удивления хлопал себя по бокам Тучин.

После рыбалки Тучин прилег отдохнуть, Манечка и Антон Васильевич чистили рыбу, варили на костре уху.

— Главное в любой рыбалке не рыба, главное — процесс, — наставлял Манечка.

Сначала он отварил ершей, выбросил их, как несъедобную, костлявую мелочь. Но недаром же говорят, что у костей мясо слаще. И только после этого положил в котел крупную рыбу. Готовил на специальных ольховых чурочках, подгнетах. Чтоб попахивала дымком, но не горчила. Приправил горошковым перчиком, разными специями. Ах, уха!.. Поэтому, наверное, она и зовется ухой, что зачерпнешь деревянной ложкой, вдохнешь — Ух! А-а-а…

Поужинав, включили телевизор. Манечка пощелкал переключателем программ. По одной показывали фрагменты из подготовки мастеров фигурного катания к новому спортивному сезону.

— Оставь это! — попросил Тучин. — Любителей фигурного катания много, а ведь на катках народу становится все меньше. Помнишь, как раньше? — обратился он к Антону Васильевичу. — В одном ЦПКО заливали три пруда, Масляный луг, рядом три поля на «Динамо». И не хватало. Верно говорю?

— Верно, — подтвердил Антон Васильевич.

— Что такое «голландский шаг», помнишь?

— Я тогда работал в ЦПКО, в радиоузле. Заводил пластинки:

Вьется легкий, пушистый снежок,
Золотые сверкают огни.
И звенит под ногами каток,
Словно в давние, школьные дни…

— «Ты с другим убежала вперед, — подхватил Тучин. — „Догони, догони“, — только сердце ревниво замрет», — пропели они вместе.

Антон Васильевич, возбужденный воспоминаниями, еще больше оживился.

— А в центре катка — гирлянда из цветных лампочек висела. Мы с Толиком вешали. Под ней катались одни асы. Ну, давали! Показывали класс. Носились вперебежку. Но все ждали Тумбу.

— Ты и Тумбу помнишь?

— Еще бы! Он катался на «канадах», что выделывал! Бывало, как только появится, бегут с разных сторон: «Тумба, Тумба пришел!»

— Ты его знал?

— Как же!

— Так это — я.

— Как? — опешил Антон Васильевич.

— Накопления? Ты это имеешь в виду? — понял его Тучин и похлопал себя по животу. — Все мы изменились. Погоди-ка, погоди… Ты — Колька? Ну да! Колюзя, значит — Колька! Ну даешь! Даешь! Сколько лет вместе проработали, а не узнал. Иногда смотрю: кто-то знакомый? Кто — не помню. Ну даешь! — Тучин сгреб Антона Васильевича в охапку. — И у меня Тумба — прозвище. Бывало, в школе в младших классах нашкодничаю, завуч вызовет мать, она работала в школе уборщицей, нажалуется ей, она поймает меня в коридоре, оттреплет, поставит к стенке и начнет кричать: «Ты у меня будешь еще так себя вести или не будешь, отвечай!» А я молчу, стыдно отвечать при всех ребятах. «Что стоишь молчишь, как тумба?» Оттуда и пошло: «Тумба, тумба!»

Они сидели и еще долго говорили, вспоминая то одно, то другое. Постепенно беседа переключилась на сегодняшние институтские дела. Антон Васильевич подметил, как сразу оживился Манечка, посматривая то на Тучина, то на Антона Васильевича. По тем вопросам, которые ему задавали, Антон Васильевич понял, что и Тучину, и Сибирякову многое известно из того разговора, что в первый день приезда состоялся у него с Головань. От Сибирякова, а может быть и от самой Марины Валентиновны, знал Тучин и про синхронизатор, разрабатываемый на «чибисах».

— А как вы к этому относитесь? — спросил Антон Васильевич одновременно Тучина и Сибирякова.

— Кто же против лучшего! — воскликнул Тучин.

— Почка отрицает лист, лист отрицает почку. Закон отрицания отрицания. Один из основных законов диалектики, — многозначительно произнес Манечка.

— Конечно, тут большие переделки, — продолжал Тучин. — Но вы же сами этого захотели!

— Ну, мы…