Турухтанные острова

Пока Антон Васильевич разговаривал с бабкой, пока шел до клуба, стало темно. На ощупь поднялся на крыльцо, нашарил замочную скважину в дверях. А когда, просмотрев последние номера газеты, снова вышел на улицу, темнота была такая, что только в прямоугольнике света, падавшего из окна, угадывались забор, ближние кусты — все это в тумане, как в дыму.

Туман полз холодный. Поручни на крыльце, трава и кусты — все было мокрым.

В деревне светились огни. От школы, в которой в этот раз показывали кино, приглушенные расстоянием, доносились звуки музыки, голоса, девичий смех. Там веселилась молодежь.

А над верхушками деревьев, над головой, — тысячи кажущихся близкими звезд. В городе их не видишь из-за отсветов фонарей. А здесь поражаешься — сколько их! И крупных, и совсем крохотных, мерцающих, искорками.

Виталий и Тяпа вернулись, когда Антон Васильевич спал. Пришли возбужденные, шумные.

— Как картина? — проснувшись, но не поднимаясь, моросил Антон Васильевич.

— Что надо!.. Больно? — обратился Виталий к Тяпе.

— А что такое?

— Да темнотища, ничего не разглядеть. Натолкнулись на столбик. Тяпа глаз ушиб. Ну это еще ничего, пройдет!

— Иод где-то есть. Помажь иодом, — посоветовал Антон Васильевич Тяпе, который, склонившись к зеркалу, ощупывал подглазье.

— Ничего, пройдет, — сказал Виталий. — Будет синячок небольшой. Могло быть хуже.

Он и Тяпа легли, но о чем-то еще долго разговаривали, выключив свет. По дороге под окнами взад-вперед прошли местные парни, играли на гармони, пели частушки.

Мы чужого не желаем,
Своего не отдадим.
Кто чужого пожелает,
Оплеухой наградим.

Чем-то пару раз так саданули в стену, что загудел тес.

«Да что они там, обалдели, что ли!» — рассердился Антон Васильевич. Хотел было выйти на крыльцо пожурить их — лень было подыматься.

Утром, перед завтраком, он полез в карман за расческой, и ему в руку попалась сунутая туда вчера конфетка. Показалось, что раздавил ее: уж слишком мягкая обертка. Развернул. А в кулечке лежала скрученная в трубочку пятерка.

«Ай да бабка! Провела!.. Ну хитрая!» — рассмеялся Антон Васильевич. Все-таки сунула пятерку, решив, очевидно, что тройку он не берет, потому что мало.

После завтрака Антон Васильевич зашел к бабке.

— Параскева Ивановна, возьмите это и не давайте впредь. А иначе мы не будем с вами дружить.

— Прости ты меня, дуру старую, Васильевич. Хотела как лучше. Вовек не забуду. Спасибо!.. Как вашего паренька-то, шибко побили?

— Кого это? — Только сейчас Антон Васильевич понял, отчего у Тяпы синяк под глазом. «Да, для столбика-то великоват, пожалуй! Как я сразу не догадался! Вот почему так воинственно пели местные парни, долго гуляли под окном!»

— Это все Валька Лешуков, он!.. — продолжала бабка. — Как увидит, кто с Нюркой Дашкиной танцует, — сам не свой! Сразу в драку. А ваш-то паренек этого не знал, раз пригласил, другой. Валька и озверел. Хорошо, что этот малец, которого Валька вдарил, умный — убег. Ко второму кинулись — он хвать кол из изгороди. Отойдите, говорит, ребятушки, а то как бы кого ненароком не зацепить. Взял этот кол — кидь в огород и пошел. Его не тронули, испужались. Да господи, хоть девка бы была красавица, а то тьфу! И поглядеть не на что.

Антон Васильевич понимал, что бабка ругает какую-то Нюрку Дашкину, желая ему «потрафить». Но он думал иначе: «Жаль, что мало досталось!.. Надо, чтоб побольше накидали!»

— Тайм-аут! — сказал Виталий Антону Васильевичу, когда тот вернулся к коровнику. И он, и Тяпа сидели на бревне. Оказалось, что пореченские парни, приятели Вальки Лешукова, бойкотировали шабашников, не привезли гравий. Получился вынужденный простой.

— Ничего, к обеду все уладится! — успокаивал Виталий. — Схожу, и будет все лады.

Чтобы занять получившийся простой, Антон Васильевич решил прогуляться. Посмотреть здешние места. А то был в деревне и ничего не видел.

Деревенская улица обоими концами упиралась в шоссе. Антон Васильевич пошел по нему. Еще издали увидел чуть в стороне какое-то странное серое бетонное сооружение, обнесенное оградой из жердей, и не сразу понял, что это. Только подойдя ближе, разглядел, что это бетонная плита метра в два высоты. Как на братских могилах. На ней высечена надпись: 1941—1945 гг. и ниже — фамилии в несколько столбцов. «Деревня Поречице. Козлов Михаил Федорович. Козлов Степан Федорович. Козлов Алексей Федорович. Козлов Федор Иванович».

Антон Васильевич понял, что это перечень тех, кто не вернулся с войны. По два, по три, по четыре раза одинаковые фамилии и отчества. И среди них он нашел фамилии и имена бабкиных сыновей: «Никифоров Александр. Никифоров Василий. Никифоров Анатолий. Никифоров… — в четвертой строке, рядом с фамилией, имя и отчество зацарапаны чем-то острым. «Петушок, Петенька…»