Турухтанные острова

Затем выступали представитель райкома, Кто-то из военных. Говорили о вероломном нападении фашистской Германии, что враг будет разбит, его не впустят в Ленинград, о скорой победе. Она многим представлялась именно такой. А потом раздалась команда:

— Выходи! Стройся!

Ополченцы начали подниматься, оглядываясь. Провожающие все, вскочив, бросились в фойе, на улицу.

И Антон вскочил и тоже побежал. Он успел оглянуться и увидел, что отец высматривает их с матерью, приостановившись.

— Папа, я здесь! — закричал Антон.

Когда он оказался на улице, многие ополченцы уже были там. Повисли у них на плечах жены, и уже завыли, запричитали по-деревенски, в голос, старухи матери.

— Охти, родименький мой! Охти, кровинушка ты моя, да на кого ж ты меня покидаешь? Кто ж закроет мой глазоньки? Не увижу тебя боле, мое красное солнышко. Да прости ты меня, бедную-у.

Заревели ребятишки, оттесняемые взрослыми.

— Папка!.. Папка!..

А папка, понимая, что осталась последняя минута, торопился, поворачивался направо, налево, дрожащими губами ловил чьи-то губы, соленые щеки, одной рукой гладил кого-то по голове, а другая рука уже тянула вещмешок.

Послышалась команда:

— Становись! Провожающие, в сторону от-тойтй!..

— Ну, сынок, — отец похлопал Антона по плечу, — расти большой, хороший. Береги тут маму. Пиши!

От жилгородка ополченцы строем, по середине проспекта Стачек, направились к Дому культуры имени Газа. Провожающие бежали рядом по тротуару — ребятишки, жены и, отставая, старухи матери. Выбегали на середину улицы, заглядывали на уходящих, останавливались, а затем бежали опять — из последних сил, задыхаясь, поправляя рассыпавшиеся волосы.

— Родной!.. Сынок! Колька-а!..

Антон шел по тротуару в метре от отца, норовя не отстать. Они взглядывали молча друг на друга. Впереди Антона, уцепившись за руку своего отца, который чуть ли не волок его, заплетаясь ногами и мешая Антону, бежал мальчонка лет пяти, спрашивая батьку:

— Папка, ты принесешь гильзу от патрона? Такую же, как у Федьки, чтоб свистеть можно. Ты смотри не забудь, принеси. Принесешь?

— Принесу.

— А-а, и у меня тоже будет! — счастливо оглядывался на Антона мальчишка, наверное очень сожалея, что рядом нет какого-то Федьки.

Идущие первыми запели:

Тучи над городом встали…
В воздухе пахнет грозой, —

подхватили все остальные:

За далекой за Нарвской заставой
Парень идет молодой…

…Спустя много лет после войны Антон Васильевич услышал по радио, что в День Победы на площади напротив Кировского райсовета, у памятника Кирову, собираются ветераны, воины народного ополчения от «Экспортлеса», поехал туда к назначенному часу. И увидел инвалида на костылях, который одиноко стоял у памятника, с надеждой посматривая по сторонам. Антон Васильевич подошел к нему сзади и тихонько позвал:

— Савелий Викентьевич…

Антипов поспешно обернулся. Всмотрелся в Антона Васильевича.

— Васька?.. Колюзин?

И долго терся лицом о плечо Антона Васильевича, пытаясь и не умея скрыть слезы…

Ополченцы из «Экспортлеса» приняли свой первый бой под Лугой…

20

Перейдя поле и шоссе, Антон Васильевич углубился в лес, который здесь не был гуще, но деревья — выше. И от этого сделалось сумеречно. Верхушек не видно. Под ногами, по засыпанной бурой хвоей земле, росла реденькая трехлистая заячья капустка. Метра на четыре вверх стволы елок гладкие, лишь кое-где торчали тонкие засохшие обломки — сучки, словно вбитые в древесину обрубки ржавой телеграфной проволоки. Всюду сгнившие, трухлявые пеньки, рассыпающиеся под ногой, как песчаные детские куличи. И — тихо. Хоть бы где синица цвинькнула. Лишь далеко, словно лучину щипнули, — тр-р-р! — ударил по дереву дятел.

Старый лес кончился, и Антон Васильевич оказался на давней, поросшей подлеском порубке. На омшаре увидел старую гать, когда-то выложенную березняком. Березняк этот сейчас был похож на размокшие и раздавленные папиросы: из разрывов в тонкой, словно папиросная бумага, бересте высыпалась древесная труха.

За болотцем, на пригорке, шумел светлый, пригожий лесок. Кудрявый, радостный.

Антон Васильевич присел на пенек. И долго смотрел на гать во мху, на елочки, взбежавшие на пригорок, все одинаковые, в зеленых сарафанах, как участницы школьной художественной самодеятельности, на запутавшиеся в малиннике куски ржавой колючей проволоки.

Все течет, все изменяется, и дай бог, чтоб не все возвращалось вновь…

21

В Поречице Антон Васильевич пробыл чуть больше двух недель.

В тот день они заканчивали коровник. Антон Васильевич сидел на крыше, крепил стропила. Он увидел, как на шоссе, у избы бабки Параскевы, остановилось запыленное такси, перевалило через придорожную канаву и, покачиваясь, покатило к ним. В машине рядом с шофером сидела Екатерина Степановна.

— Что случилось? — встревожился Антон Васильевич, торопливо слез с крыши.

— Тяпа, поздравляю! У тебя — двойня! Две девочки, дочки! — крикнула Екатерина Степановна, еще не доехав до них.

— Ну-у? — Известие, кажется, не очень обрадовало Тяпу.