Тушью по акварели (СИ)

Она остановила свою безуспешную деятельность. Руки повисли безвольными плетями по обе стороны от нее. Взял сверток, быстро разрезал ленту ножом, размотал остатки, и вернул обратно хозяйки ее ценный привет из прошлого. Но вместо того, чтобы взять листы, Ярослава потянулась к испорченной ленте, что лежала теперь на столе кучкой мусора. Лоскуток был пропущен между тонкими девичьими пальчиками. Потом один из кусочков оказался в ладони у Яси, вскоре его накрыла вторая ладонь. Так, зажатый между хрупкими ладошками девушки, этот лоскутик, был прижат к щеке, по которой струйками бежали слезы из прикрытых веками глаз. По спине пробежался холодок. Я не знал что делать. Слезы лились рекой, глаза девушка не открывала, переводя сомкнутые ладошки от одной щеки к другой. Мы с бабой Машей молчали. Просто не зная, что можно сказать или сделать.

Ярослава

Смотрю на старую ленту, а вижу свою комнату, освещенную желтым теплым светом, куклу большую на полу, мы с мамой вокруг нее расположились. Мама плетет кукле косички, а я ворошу большой клубок лент, которые я взяла из маминой коробки для шитья. Пестрые, гладкие полосочки скользят по пальцам. Мамины нежные руки быстро колдуют над темными, слегка растрепанными волосами куклы. И вот уже виднеется кончик косы, а я все не могу выбрать цвет ленты, которой ее завязать.

- Ясенька, - обращается папа, который каким-то чудом оказался в дверном проеме, и с большой теплотой смотрел на нас, — твоему мужчине будет не сладко, выбирать наряд ты будешь долго, — наполнил теплым мужским голосом и смехом пространство комнаты седовласый мужчина.

- Ничего, если любит, подождет! – с хитрецой ответила мама.

Она уже ничего не плела, просто сидела и ждала, держа в руке кончик косы, когда же я выберу ленту.

- Такую девушку, грех не ждать. Но ты все-таки выбирай! – указал взглядом он на клубок спутанных лент.

- Они такие красивые! – рассмеялась я, — Не могу выбрать. Вдруг кто-то из них обидится!

В комнате раздался дружный хохот. Мама одной рукой притянула меня к себе и поцеловала в макушку. Следом подошел папа, кряхтя, согнул колени и присел рядом.

- Давай вот так! – предложил он, вытаскивая три ленты, складывая их между собой и обрезая.

- Ох, - только и успела выдать я, на быструю работу лезвий ножниц.

Мама завязала очень интересные, пышные, яркие банты из трех лент. Потом мы пили чай. И разговаривали обо всем.

Приоткрыла глаза.

Рядом со мной все так же, сидели Ярослав Иннокентьевич и Мария Степановна. Они не понимали, что происходит со мной. И поэтому были смущены и напуганы. Босс так вообще, мне кажется, не дышал. Он следил за моими движениями и мимикой, как реаниматолог за выходящим из-под наркоза больным. Но говорить не было желания и сил. Все ждали, когда я разверну листы. И я постаралась ускорить процесс. Руки не слушались, сердце колотилось как ненормальное в груди. Отложив на стол лоскуток о ленты, я взяла в руки сверток. Медленно, с опаской развернула. Это были исписанные шариковой ручкой странички. Я не помнила папин почерк. Но раз баба Маша говорит, что это передал ей отец, то, скорее всего, это он писал.

«Дорогая моя доченька! Я долго думал, писать ли это письмо. Уж больно банально все это выглядит, как в голливудском кино, когда начинаешь этим заниматься. Но я бы очень хотел тебе многое сказать. И другого способа, прости, не придумал. Если ты держишь эти листы, значит, сам тебе это я уже не скажу. Очень хочу верить, что ты читаешь это будучи взрослой женщиной, под боком у любимого мужа, когда уложишь своих деток, моих неугомонных внуков, спать. Если это не так, то прошу меня простить. Меньше всего на свете, я хотел бы оставить тебя наедине с этим жестоким миром в трепетном возрасте. Но я не всесилен. Когда уходить не выбираю. Я верю, что ты меня поймешь и не осудишь.

Ты родилась заведомо в неравных, относительно своих сверстников, условиях. Я, может, и не имел права с седыми висками поддаваться соблазну. НО… Я ни о чем не жалею, и ты не жалей. Я очень люблю вас с мамой. И верю, что у вас все будет хорошо. По-другому не может и быть. Ведь ты самое светлое, самое доброе дитя на свете. Ты как акварельный рисунок, чистая, легкая и прозрачная. Такие дети большая редкость. И я благодарен Богу, что он подарил мне тебя.

Я прошу тебя лишь об одном. Как бы то ни было, прости старика, не держи на меня зла. Отпусти всё плохое. Прошу не для себя, для тебя, чтобы твоя душа оставалась светлой, незатемнённой. А обо мне вспоминай с теплотой и легкостью….»

Очередная страничка прервалась, но сил ее перелистнуть не было. Я рыдала в голос, слезы лились, руки тряслись, буквы прыгали и сливались в темно-синие линии. На душе было темно, холодно и больно. Сил читать дальше не было, но я очень постаралась собраться. Взяла листок с колен, подложила его под стопку и продолжила вчитываться в отцовские слова.