Тусклое золото

- Вот теперь некоторым можно извиняться! - насмешливо проронил Кубладзе.- И жаловаться можешь, кацо.

Парни сгрудились вокруг старшины, посыпались вопросы:

- Что там?

- Покажите…

- Вот это да! - воскликнул Колчин, разглядывая золотые десятки. - Сорок семь… сорок восемь…- И когда счет дошел до семидесяти, вспомнил о Голодко : - Жаловаться он будет…- И осекся.

Ребят настолько поразила находка, что на время они забыли о главном виновнике тревожной ночи. И вспомнили о нем, когда услышали голос старшего лейтенанта:

- Слушайте, Голодко, не дурите. Сейчас же возвращайтесь обратно. Не стану же я с вами драться…

- Сказал - не пойду, и не приставай! Хотите мне дело пришить? Не выйдет, начальник!

Не дожидаясь, пока старший лейтенант позовет, Антон, а за ним и Дима побежали на голоса. И только сейчас оба поняли, что, не будь Шариков настороже, контрабандиста и след бы простыл. Голодко успел отбежать довольно далеко.

Окруженный возбужденными дружинниками, Голодко понуро плелся к машине. Парни шутили, смеялись, а Дима даже завидовал огромному синяку под глазом Антона.

- Все равно не попутаешь,- бубнил Голодко.- Никакого золота не видел, не знаю.- И вдруг, осклабившись, добавил насмешливо:-Если хочешь знать, и машина не моя. Прихватил ее возле станции. За это и в ответе буду.

- Надо же так! - подхватил старшина, подлаживаясь под тон Голодко.- Подвела человека машина. Подвела и подвезла.

Перехватив недовольный взгляд старшего лейтенанта, Кубладзе умолк. Зато без конца говорили дружинники. Им впервые пришлось столкнуться с таким серьезным делом. Как можно не радоваться успеху! А Шарикову было не до восторга. Не радовал его результат операции…

VI

Клава повернула голову, чуть замедлила шаг.

- А ты и в самом деле свихнулся. Чокнутый какой-то.

Николай вяло усмехнулся:

- Умора.

- Сам ты умора,- незлобливо ответила девушка.

От остывшей земли тянуло холодком. В низинах стелился туман. Клава поежилась в своем легком, без рукавов платьице, пошла быстрее.

- Слушай, Клава,- догнал ее Николай.- Давай поступать в институт вместе. Вот бы здорово! Верно? Махнули б потом в Сибирь. Или на целину. Красота, честное слово! Думаешь, только в книгах так? В жизни еще лучше.

Клава остановилась, обернулась к нему, и Николай близко-близко увидел глаза, налитые тоской.

- Зачем ты все это говоришь мне? - процедила она. И неожиданно громко и зло выкрикнула: - Врешь! Врешь! Нет никакой красивой жизни. И голову мне не морочь, уходи к черту…

Ответить Николай не успел и смотрел недоуменно вслед убегающей девушке. Едва освещенная призрачным светом луны, она удалялась от ошарашенного парня, словно хотела скрыться от громких слов и от длинной тени своей, неотступно бежавшей позади, за спиной…

Домой Клава вернулась поздно, усталая, издерганная. У двери остановилась, прислушалась к доносившимся изнутри голосам. Глухой бас Иннокентия рокотал зло и требовательно, и Клава отчетливо представляла себе плотного пресвитера в их комнате, заполненной молящимися «братьями» и «сестрами». Как все это надоело ей! Как опротивели злые, заплывшие глазки Иннокентия, следящие за каждым движением молящихся, словно буравчиками сверлящие их. Тут же и мама с рабски-покорным выражением на бледном лице, послушно выполняющая все, что прикажет ее повелитель. Клава знает, что за несколько последних месяцев Иннокентий сумел внушить матери такой страх к себе, что вели он ей броситься под машину, убить кого, самую себя исполосовать - все выполнит беспрекословно. Таков устав общины.

А перебранка в квартире стала еще слышнее. Что-то выкрикнул Иннокентий, мать ответила громче обычного, и Клава, сама не своя от страха, вбежала в дом.

Никого - только мама и он, мучитель.

Мать лежала на полу лицом кверху. Клава бросилась к ней и тут же услышала за спиной рокочущий голос пресвитера:

- Явилось чадушко. Мы с матерью извелись, ожидаючи. Видишь, даже захворала, сердешная. Шутка ли, пять часов, как ты ушла! - голос Иннокентия зазвучал вкрадчиво, ласково.- Поднимись, сестра, будет тебе убиваться. Господь бог милостив.

Мать с трудом поднялась, в изнеможении опустилась на сундук. На правой щеке ее алел след от пощечины. Худое болезненное тело била нервная дрожь. Во всем облике женщины, в некогда красивых синих глазах застыл ужас.

В комнате наступила тяжелая тишина. Клава ощущала на себе притворно-ласковый взгляд пресвитера, но не смела поднять голову. Иннокентий выжидательно молчал. Короткопалые, сильные руки его, поросшие рыжими волосками, покоились на толстых коленях.

- Ну, поведай, как дело святое выполнила, доченька. Все ли сделано?

Помимо воли Клава подняла голову и встретилась с ласковыми и в то же время настороженными глазами Иннокентия. Голос у него был блаженный, мягкий, вроде бы с оттенком страха.

Это было так несвойственно всегда уверенному в себе, жестокому, хитрому пресвитеру, что мать недоуменно взглянула на дочь. Клаву же вдруг охватило чувство мстительной радости.

- От моего рассказа вам веселее не станет,- твердо ответила она.- Там была засада… Чуть не поймали меня.