Тусовщица (ЛП)

И в ту секунду, когда служащий стоянки вручает мне ключи, я слышу мужской голос:

— Вау, да тебе нельзя за руль. — Поднимаю глаза и вижу Гаса, низенького толстенького тусовщика, с которым иногда встречается Стефани. Он подходит ко мне вместе с каким-то своим приятелем и выхватывает у меня из рук ключи.

Я в порыве ярости выдергиваю их обратно.

— Не дури, — говорю я. — Я в полном порядке. — Даже я слышу, насколько у меня неуверенная речь, и меня это раздражает. Тогда я бросаю ключи на землю, раз уж пользы от них все равно никакой, но тем не менее мне неприятно, что Гас меня осуждает, потому что он — самый заядлый пьяница из всех, кого я знаю.

— Я живу в восьми кварталах отсюда, — говорю я.

— Наибольшее количество аварий происходит в двух кварталах от дома. — Это говорит уже не Гас, а его друг, темноволосый лысоватый парень в очках. Он протягивает мне руку. — Здравствуйте, я Адам. Мы встречались с вами на вечеринке в Беверли в прошлом месяце.

Я киваю и пожимаю ему руку, хотя никак не могу вспомнить ни его самого, ни то, что я вообще в прошлом месяце была на вечеринке в Беверли. К тому же меня сильно раздосадовала фраза, которую мы все слышали не одну сотню раз, будто он — инструктор по вождению. А тот факт, что он совершенно трезв, окончательно выбивает меня из колеи.

— Так, ребята, я ценю вашу заботу, но мне необходимо отсюда убраться. — Я бросаю взгляд на парковщика, который все это время терпеливо стоит рядом. Я понимаю, что он вряд ли говорит по-английски, но язык слишком-пьяных-чтобы-садиться-за-руль универсален. Поэтому я перехожу на шепот, чтобы он не услышал, несмотря на то что не знает английского. — Там внутри эти парни, с которыми мы в прошлом месяце устроили групповуху на свадьбе в доме моей матери, я им сказала, что мне нужно поехать навестить больную подругу, чтобы отделаться от них. Мне правда нужно как можно быстрее отсюда убраться, пока они не вышла.

У Адама слегка отвисает челюсть, а вот Гаса это нисколько не смутило. Гас обращается к парковщику:

— Ее машина остается здесь, — говорит он. — Она заедет за ней завтра. — И поворачивается к Адаму. — Можешь отвезти ее домой? На меня уже экстази^[7] подействовал.

— Можете оставить любую волну, — говорит Адам, но тем не менее торопливо переключает радио с NPR^[8] на какую-то уж совершенно безжизненную станцию. — Хотя должен признать, что мне лично нравится вот эта, наверное, потому, что здесь проигрывают все то же самое, что постоянно звучит у меня в голове.

Ха. А он забавный, несмотря на свой приличный до тошноты вид. Я замечаю в держателе лекарство от астмы, и мне почему-то снова становится смешно, пока наконец я совершенно отчетливо не понимаю, что похожа сейчас на хрюкающую пьянчужку.

— Слушайте, я вовсе не такая пьяная. — С этими словами я поднимаю глаза на уличные фонари, которые слепят глаза, как те световые вспышки, которые мы использовали на танцевальных шоу в школе, и у меня начинает кружиться голова.

Адам ничего не отвечает. «С виду он такой милый мальчик, — думаю я, — вроде тех, которые обязательно понравились бы маме, и она бы удивлялась, почему они не привлекают меня. Наверно, он решил, что я — отпетая шлюха».

— Понимаете, все, что я говорила про свадьбу и про групповуху, — несерьезно. — Интересно, а почему это меня волнует его мнение?

— Да бросьте, я вас не осуждаю. — Он сказал это таким тоном, которым мои школьные подружки, бывало, говорили: «Только не обижайся, но…» Другими словами, он, скорее всего, как раз меня осуждает.

— Так где вы работаете? — спрашиваю я, чтобы поддержать беседу, хотя догадываюсь, каков будет ответ. Потому что все друзья Гаса претендуют на то, чтобы называться актерами, сценаристами, режиссерами, продюсерами или чем-то вроде того, несмотря на то что аренду жилья им оплачивают чересчур избаловавшие их родители или какие-нибудь жалкие биржи труда. Прожив в Лос-Анджелесе всего полтора года, я успела распрощаться с мечтами о Голливуде. Неужели они и вправду не понимают, что на этой стезе добиваются успеха лишь немногие и что нельзя приписывать себе подобную карьеру до тех пор, пока она не принесла тебе каких-либо существенных денег?

— Я актер.

— Правда? — спрашиваю я. — Где-нибудь снимались?

— В одном эпизоде в фильме Криса Каттана, — отвечает он, — но его вырезали.

— О! — И мне почему-то становится его жаль.

— А сейчас я работаю официантом в «Нормс».

— В Долине?

Мне становится еще хуже.

О господи. Я наугад переключаю радио на другую волну, и из колонок начинает звучать «Сесилия». Я всегда любила эту песню. Просто имя Сесилия всегда казалось мне похожим на Амелию, и иногда мне удавалось убедить себя, что это поют про меня. Я начинаю подпевать в такт, вспоминая пьяную забаву, которую мы с моими однокурсницами придумали на старших курсах колледжа: если мы слышали, что певец пропел женское имя, то тут же должны были выпить. «Моя Шарона», «Ну же, Эйлин», «О, Сесилия» — почему-то нам больше всего нравилась музыка восьмидесятых.