Тусовщица

— Вы здесь живете, правильно? — сфокусировав на нем взгляд, я замечаю, что он крайне взволнован. — Вы хорошо себя чувствуете? — спрашивает он.

Я ослепительно улыбаюсь, чувствуя себя предельно уязвимой.

— Как никогда. — И я открываю дверцу со стороны водителя. — Спасибо, что подвезли.

— Пожалуйста. Я вылезаю из машины на тротуар, спотыкаясь в своих лодочках «Miu Miu»[10], и добавляю: — Хотя это было совершенно лишнее. — И мысленно отмечаю, что никогда больше не надену эти туфли.

Адам улыбается и заводит машину. Глядя ему вслед, я думаю о том, какой же дурой иногда бываю. Ну, разумеется, подвезти меня было необходимо. Потому что я представляла из себя шатающуюся одурманенную пьяную массу. Я преисполнена решимости запинать саму себя за то, что оказалась такой дурой, что меня даже не удивляет, как Адам узнал, где я живу.

Глава 4

Я сижу у Брайана в кабинете и ворчу по поводу какого-то материала, который подкинула коллегам в Нью-Йорке и который они сначала проигнорировали, а через две недели напечатали, не спросив меня, да еще под чужой фамилией.

— Там должна была стоять моя фамилия, — говорю я. Почти все без исключения упрекают меня за то, что я постоянно жалуюсь, даже мама утверждает, будто первые мои слова были: «Это нечестно», поэтому я не могу просто взять и смотреть на это сквозь пальцы.

Во взгляде Брайана одновременно читается и раздражение, и любопытство.

— Закрой дверь, — говорит он.

Я поднимаюсь, закрываю дверь и сажусь на раскладной стульчик, предварительно сняв с него и поставив на пол стопку нераспакованных дисков.

— Может, скажешь все-таки, что с тобой происходит на самом деле, — говорит Брайан, улыбнувшись впервые за время, прошедшее с того момента, как я зашла к нему в кабинет.

Когда я только начала здесь работать, Брайан сразу же принял в беседах со мной этот отечески-менторский тон, и хотя мои отношения с ним далеко не такие запутанные, как с моим настоящим отцом, я так до сих пор и не поняла, чего ему от меня надо. Остальные мои коллеги утверждают, что я хожу у него в любимчиках, однако, на мой взгляд, ко мне он относится гораздо жестче, чем к кому бы то ни было. Потому что всякий раз, как я возвращаюсь с очередного интервью, он начинает допытываться: «А ты спросила, в какое время суток он родился? И какими талантами отличался в детстве? А про его любимый цвет?» — и так далее, пока наконец не натыкается на что-то — как правило, в самом начале допроса, — о чем я не догадалась спросить, и начинает читать мне лекции, что спрашивать нужно обо всем, иначе не разберусь потом, кто позвонит нам в редакцию. А помимо этого он проявляет совершенно неуместный интерес к моей личной жизни, и самое удивительное, что я это поощряю. Я всегда отличалась патологической страстью к исповедям, бывали даже случаи, когда я выкладывала самые интимные подробности своей жизни совершенно незнакомым людям, и Брайану эта черта моего характера явно по душе. Я рассказываю ему обо всем, что у меня случается, хотя порой в слегка отредактированном варианте. Особенно если это из категории NC-17[11].

— Как у тебя со свиданиями? — спрашивает он, рассеянно засовывая в CD-ром диск с Шерил Кроу. — Познакомилась с каким-нибудь новым парнем?

— С одним актером, — говорю я, мысленно возвращаясь к событиям прошлых выходных. Я не добавляю, что с этим актером я познакомилась на каком-то фуршете и что едва помню, как он довез меня до дому.

— Да ты что! Он снимался где-нибудь? — Брайан явно заинтригован.

— Да, — говорю я, вдруг осознав, что даже не помню, как его звали. Эрик? Сет? Денни? Вот черт.

— Как думаешь, у тебя с ним что-нибудь получится? — спрашивает Брайан.

— Навряд ли, — отвечаю я. — Потому что эта ручка, которую я сейчас держу, и то умнее и тверже. — До меня доходит, что последнее замечание прозвучало непристойно, и смущаюсь, причем гораздо сильнее, чем если бы сказала подобное родному отцу.

Брайану, судя по всему, еще более неловко, чем мне.

— У меня еще куча дел, — говорит он, и я выскальзываю за дверь, совершенно забыв о том, что, собственно, тоже пришла к нему по делу.

Позже я сижу в своем кабинете, сожалея о тех двух последних рюмках «Абсолюта», которые мы со Стефани опрокинули накануне в «Муд». В это время звонит телефон.

— Господи, хоть бы это был кто-нибудь, кого я была бы рада слышать, — шепчу я телефону, искренне полагая, что это меня спасет. Когда я была маленькой и у меня были друзья по переписке, мы вместе с мамой подходили к почтовому ящику, и я искренне верила, что если очень сильно захочу, то смогу проконтролировать его содержимое. — Амелия Стоун, — отвечаю я в трубку. Мой голос звучит намного увереннее, чем я сама себя чувствую. Раньше я обычно говорила просто «Амелия», пока не обратила внимание на то, что Стефани всегда называет имя и фамилию. Решив, что так и должны отвечать люди, которые хотят преуспеть, я стала делать так же.

— Привет, это я, — послышался мужской голос.