Тутанхамон. Книга теней

Фигурку смерти я завернул обратно в холстину и положил к себе в сумку — мне хотелось, чтобы на эти знаки посмотрел Нахт. Может быть, он распознает язык? Мы с Анхесенамон остались в коридоре вдвоем. Я не знал, что сказать. Внезапно я ощутил себя зверем, попавшим в ловушку и смирившимся со своей судьбой. Затем я заметил, что двери в царскую опочивальню по-прежнему открыты.

— Вы разрешите? — спросил я. Она кивнула.

Опочивальня напомнила мне детские мечты о комнате, в которой можно было бы играть и спать. Здесь были сотни игрушек — в деревянных ящичках, на полках или в плетеных корзинках. Некоторые выглядели очень старыми и хрупкими, словно они принадлежали не одному поколению детей, но большинство было совершенно новенькими, без сомнения, изготовленными на заказ: инкрустированные волчки, коллекция мраморных шариков, коробка с изящной доской для игры в сенет на крышке и ящичком для фигур, выточенных из черного дерева и слоновой кости — вся конструкция покоилась на элегантных эбеновых ножках с полозьями. Имелось здесь также множество деревянных и глиняных фигурок животных с подвижными челюстями и лапами, включая кошку с привязанной к нижней челюсти веревочкой, комплект резных цикад, чьи искусно сработанные крылышки двигались в точности как настоящие, лошадку на колесиках и раскрашенную птичку с широким хвостом, которая, раскачиваясь на округлой грудке, словно бы клевала зерна. Ее пестрые краски потускнели от частого использования. Нашлось тут место и круглолицым костяным карликам на широкой подставке, через которую были продеты веревочки, заставлявшие их плясать, раскачиваясь из стороны в сторону. Возле ложа для сна — позолоченного, с подголовником из голубого стекла и надписанным охранным заклинанием, — стояла резная обезьянка с круглым, улыбающимся, почти человеческим лицом и длинными подвижными лапами, чтобы хвататься за ветки воображаемых деревьев. Были тут и палитры с лунками, заполненными разными красками. Среди игрушечных животных валялись охотничьи хлысты, луки со стрелами и серебряная труба с золотым мундштуком. А вдоль дальней стены комнаты стояли золоченые клетки, где множество ярких крошечных птичек сновали и изящно перепархивали по тонким прутьям своих замысловатых деревянных дворцов, включавших в себя крошечные комнаты, башни и бассейны.

— А где царская обезьянка? — поинтересовался я.

— Царь взял ее с собой. Это животное дарит ему большое утешение, — ответила Анхесенамон. И продолжила, словно желая оправдать царское ребячество: — У меня ушли годы на то, чтобы вдохнуть в царя смелость исполнить наш план, и вот завтра все должно произойти. Несмотря ни на что, он, так или иначе, должен найти в себе смелость. Так или иначе, я должна помочь ему выполнить задуманное.

Мы оба рассматривали комнату и ее странное содержимое.

— Он дорожит этими игрушками больше, чем всеми богатствами в мире, — спокойно произнесла царица, и в ее голосе не было большой надежды.

— Возможно, на то есть серьезная причина, — предположил я.

— Причина есть, и я ее вполне понимаю. Это сокровища его утраченного детства. Но сейчас настало время от них отказаться. Слишком многое поставлено на кон.

— Может, внутри каждого из нас заключено наше детство? — задумчиво сказал я. — Возможно, оно-то и определяет наше будущее?

— В таком случае из-за своего я обречена, — отозвалась она без сожаления.

— Может, и нет, если вы сами это понимаете.

Анхесенамон настороженно взглянула на меня.

— Ты говоришь совсем не как меджай.

— Я говорю слишком много. Это всем известно.

Она почти улыбнулась.

— И еще ты любишь жену и детей, — неожиданно прибавила царица.

— Да. Могу сказать это не колеблясь, — отозвался я искренне.

— Но ведь это делает тебя уязвимым!

Я был ошеломлен замечанием Анхесенамон.

— Почему?

— Это означает, что тебя можно уничтожить через других. Меня научили одному: не дорожить никем, потому что если я буду кем-то дорожить, моя любовь станет для этих людей приговором.

— Это выживание, но не жизнь. К тому же, этим вы отвергаете любовь других. Возможно, у вас нет права так поступать — или права принимать за них такое решение, — возразил я.

— Возможно, — сказала она. — Но в моем мире это необходимость. Мое желание, чтобы это было не так, ничего не изменит.

Царица принялась беспокойно расхаживать по комнате, не глядя на меня.

— Ну вот, теперь я говорю чепуху. Почему рядом с тобой я постоянно говорю такие вещи? — продолжала она.

— Ваша откровенность делает мне честь, — отозвался я осторожно.

Она смерила меня долгим-долгим взглядом, словно оценивая вежливую уклончивость моего ответа, но больше ничего не сказала.

— Могу ли я задать вам вопрос? — спросил я.

— Конечно, можешь. Надеюсь, я не подозреваемая? — отозвалась она с полуулыбкой.

— Тот, кто подбрасывает эти предметы, по царским покоям перемещается с относительной свободой — иначе как бы он сумел их подбросить? Поэтому мне нужно знать, кто мог заходить в эту комнату. Очевидно, его постельничие и горничные, а также кормилица…