Тутмос

Недавно Ипи сказал, что сердце владыки бьётся слишком быстро, что ему нужно охладить кровь. Возможно. Тутмос и сам чувствует, что в сильный зной или в те дни, когда горячий ветер дует из пустыни, сердце начинает покалывать, и теснит дыхание. Но у Ипи всегда находились целебные средства для фараона, найдутся и на этот раз. Врачеватель говорит ещё, что много сил уходит на женщин, но как не ласкать стройную и гибкую Небси, которая что арфа в руках её господина, манит и услаждает нежной песней своего тела, которую слышишь всей кожей и не можешь не отозваться на неё! Небси сидела у фараона на коленях, тесно прижавшись к его отяжелевшему животу, и было приятно и неприятно в то же время. В зале с высокими расписными колоннами царила приятная прохлада, тихо шелестели широкие ветви пальм, маленькая ручная газель задумчиво жевала зелёные листья, удобно устроившись на львиной шкуре. Тутмос слегка покачал Небси на своих крепких коленях, она зажмурилась от удовольствия. Удивительная девушка, порой игривая, как ребёнок, порой мудрая, как почтенная мать семейства, но всегда такая ласковая, словно в её жизни нет обычных женских тревог и печалей, словно и в самом деле ей достаточно света, исходящего от любви её господина. Ни одна другая наложница не умеет так ласкаться к нему, как эта чернокожая девушка, в которой он волшебным образом видит то дочь, то мать, то разыгравшуюся кошку, то разнежившуюся на солнце пантеру. Славный, бесценный подарок прислал ему царский сын Куша Менту-хотеп[5]! Тутмос поцеловал блестящее обнажённое плечо Небси, невольно прислушиваясь к звукам, раздающимся за пределами покоев. Во дворце уже начались приготовления к вечерней трапезе, и было слышно, как по коридорам снуют проворные слуги. Вот прошла и царица в сопровождении прислужниц, их тихие нежные голоса долетели до слуха владыки. Надо бы и ему идти в зал для трапез, но ощущать на своих коленях нежное, гладкое, лёгкое тело Небси так приятно, что и вставать не хочется. Да и аппетита нет, по правде говоря. Приказать подать вина и фруктов в собственные покои? И чтобы Небси прислуживала ему — нагая. Отец Тутмоса умер молодым, хотя был строг и воздержан. Значит, не в этом дело. Он может прожить сто десять лет, это вовсе не так уж недостижимо. Нужно только захотеть, захотеть этого покрепче, и Великий Амон-Ра[6] пошлёт своему возлюбленному сыну долголетие и процветание, напоит его плоть солнцем, которого так много вокруг, которое так щедро изливает свой свет на благословенную Кемет[7]. А если рядом всегда будут такие красавицы, как Небси, для которых найдётся ласка и у каменной статуи и нежный взгляд у великой пирамиды…

— Сколько лет жизни пожелаешь своему господину?

— Сто десять лет, лучезарный господин. И сто раз по сто десять!

— Чем скрепишь свои слова?

— Золотом. Золотом вечности — любви моей.

Газель встала, процокав копытцами по расписному полу, подошла к фараону. Он приласкал её одной рукой, другой продолжая гладить Небси.

Глаза у красавицы были как у этой газели.

— Ты любишь своего повелителя, Небси?

— Нет у меня иной жизни, чем та, что принадлежит тебе, божественный господин. Вся моя жизнь — любовь к тебе… Ты — ливень благодатный, дар небесного Хапи[8], ты и отрада солнечных лучей. Благословение богов лежит на тебе, милость богов с тобою. Что я? Жалкая песчинка…

— Нет, семя лотоса, способное родить прекрасный цветок и накормить в голодную пору.