Тутмос

Он стоит перед ней выпрямившись, опустив руки, как будто ждёт приказа. Конечно, эта поза привычна ему… И он хорошо сделал, что вынес её на воздух, что принёс сюда, в сад, где так легко дышится и где боли просто не удержаться ни в веках, ни на висках. Среди зелени и птичьих криков уже не вспомнить подробности ночных видений, подробности её чудесного путешествия и брака с божеством. Осталось только имя — верховный жрец Амона, сын его возлюбленный Хапу-сенеб, в облике которого пребудет лучезарный владыка богов. И ещё слабо тревожит аромат незнакомых благовоний, которые она зажгла впервые сегодня ночью.

— Вот теперь хорошо, госпожа. Прикажешь ещё что-нибудь?

— Как ты очутился в храме, Рамери?

— Меня отпустили до полудня, я хотел увидеться с учителем, но дома его уже не было. Я думал, что он отправился в храм.

— Отец часто уходит из дома на рассвете, а то и поздно ночью, чтобы помочь страждущему. Другие божественные отцы порой отказываются, он нет. Правда, с тех пор, как его правая рука отказалась служить, он не может держать целительный нож и часто принуждён видеть, как человек умирает и ему никто не может помочь. А отец мог бы, если бы… Это его очень огорчает. Он пробовал научиться работать левой рукой, но это оказалось слишком трудным.

Взгляд Рамери показался девушке странным, но она приписала его простому любопытству, с которым ученик всегда слушает рассказы о своём учителе.

— Госпожа, послушай…

— Ты не знаешь моего имени? Меня зовут Раннаи. Разве брат не рассказывал тебе? Я знаю, вы дружны…

— Госпожа Раннаи, я слышал рассказы о маленькой жрице, уснувшей в кольцах священной змеи. Это ты?

— Да.

— Я хотел бы очутиться на твоём месте.

Что-то грозное, почти страшное почудилось Раннаи в его словах.

* * *

Острова, разбросанные по кажущейся бесконечной глади Зелёного моря[77], поистине рождали героев — мужчины все как на подбор, рослые и широкоплечие. Они позволяли своим большей частью чёрным волосам свободно падать на плечи и носили бороды, непривычные для жителей Кемет. Одежда на них была яркая, с причудливым геометрическим узором по краям, на руках они носили широкие серебряные браслеты с изображениями своих богов, на ногах — высокую закрытую обувь, а на голове — причудливые уборы из ярких перьев. Неудивительно, что все присутствующие в Зале Совета рассматривали их с любопытством, а маленькая царевна Меритра, дочь Сененмута и Хатшепсут, даже открыла ротик. Сам Сененмут, сидевший по левую руку от царицы, поглядывал на послов с некоторой ревностью — уж очень они высокие и стройные, и лица по большей части красивые. Чуть улыбаясь уголками губ и слегка прищурив свои подведённые чёрным порошком глаза, царский любимец ждал, когда послы заговорят. Они поклонились все разом, было непонятно, к кому из сидящих на царском месте относится поклон, и не только Сененмут, но и все придворные ждали с любопытством, к кому они обратят словесное приветствие. Хатшепсут тоже мудро улыбалась, ждала. С недавнего времени она носила корону фараона и держала в руках жезл и плеть, ничуть не смущаясь тем, что Тутмос владел теми же знаками царского достоинства, и они выглядели как два фараона-соправителя, странные только с точки зрения жителей Кемет. Старший из послов, мужчина лет сорока пяти, одетый несколько богаче остальных, наконец сделал шаг вперёд и обратился к Тутмосу, сидящему прямо и неподвижно, как раскрашенная статуя.

— Царь, мы приветствуем тебя от имени нашего царя Миноса[78] и желаем тебе благоденствия и счастливого царствования. Мы привезли тебе уверения в дружбе и зримое доказательство тому — прими же эти дары, и да оценишь ты щедрость минойского сердца.

В толпе придворных поднялся лёгкий ропот, похожий на шелест листвы, смущённой грубым порывом ветра. Царский писец, переводивший речь посла, тоже смутился и забормотал что-то неразборчивое, глядя в пространство между Тутмосом и Хатшепсут. Главный распорядитель церемоний, переглянувшись с верховным жрецом Амона, приблизился к послу и, смущённо улыбаясь, что-то зашептал ему на ухо на его варварском языке. Посол выслушал его с явным недоумением, но покорно приложил руку к груди и повернулся в сторону Хатшепсут.

— Прости меня, великая царица. Меня не предупредили об обычае вашей страны, по которому женщина почитается выше мужчины.

Хатшепсут засмеялась так весело и задушевно, что улыбнулись даже смущённые своей ошибкой послы.

— Нет, нет, гости, говорите с молодым царём, с тем, к которому обратились! Ему тоже нужно научиться править. Говорите, говорите!

— Но, великая царица…

— Нет, нет, пусть будет так, как я сказала! Юноше пора становиться мужчиной, да и не такой уж он юноша, скоро звезда Сопдет взойдёт над ним в двадцать шестой раз… Прошу вас, говорите с ним, иначе он так и не научится беседовать с послами. Я же послушаю, как он справляется с этим делом.