Тутмос

Придворные начали пересмеиваться, особенно усердствовали те, кто стоял ближе к трону. Не смеялись только несколько человек, среди них верховный жрец Амона Хапу-сенеб. И почему-то не засмеялась маленькая царевна Меритра — наверное, потому, что во все глаза смотрела на послов.

— Говорите, говорите с ним так, как говорили бы со мной! — воскликнула Хатшепсут, поворачиваясь к Тутмосу и указывая на него жезлом. — Я буду молчать! Клянусь, я буду молчать! Его величество должен крепко сидеть на своём троне! Но что же крепче приковывает к трону, чем тяжесть государственных дел?

Послы снова переглянулись между собой, кое-кто нахмурился, подозревая, что над ними смеются. Старший из них наконец обратился к Тутмосу и заговорил с ним, но больше не называл его царём. Смех в зале постепенно стих, придворные боялись оскорбить послов. Многих удивило то, что лицо Тутмоса не выразило никаких чувств — ни гнева, ни даже досады и стыда. Он продолжал сидеть совершенно неподвижно, как предписывал церемониал, неподвижно было и лицо, безмолвны губы, немы глаза. Даже тот, кто хорошо знал Тутмоса или думал, что знает его, не смог бы увидеть ничего, кроме того, что видели все — и те, кто сочувствовал ему тайно, и недоброжелатели, и явные враги. Тутмос только склонил голову, когда посол закончил свою речь, полную уверений в дружбе, и отпустил минойцев едва заметным движением жезла. Неудивительно, что послы, оказавшиеся в таком положении, вынуждены были ограничиться только приветствиями и не задали никаких вопросов, что, впрочем, нимало не огорчило Хатшепсут — дикие народы моря были далеко и не могли оказать никакого сколько-нибудь существенного влияния на ход дел в Кемет. Она и не стала задерживаться после ухода послов, кивнула Сененмуту, приласкала взглядом маленькую царевну и вышла, сопровождаемая толпой придворных. Почти у самых дверей она вдруг обернулась, чуть прищурившись, взглянула на Тутмоса.

— Мне сказали, что ты стер ладони, орудуя веслом во время прогулки по Хапи? Не забывай, скоро великое празднество Амона, тебе предстоит грести в священной ладье. Где ещё я найду такого сильного гребца?

Она засмеялась, смешок пробежал и по толпе окруживших её. Тутмос всё ещё сидел на троне ровно и неподвижно, только опустил руки, и распорядитель церемоний с почтительным поклоном вынул из них жезл и плеть, словно взял игрушки из рук ребёнка — ласково, но твёрдо. Немногочисленные придворные, среди которых был и Джосеркара-сенеб, остались возле трона. А верховный жрец Хапу-сенеб, поколебавшись немного, вышел вслед за Хатшепсут.

Молча сидел Тутмос, опустив на колени руки, склонив голову на грудь — голову, с которой уже сняли тяжёлую царскую корону. Казалось, уже ничто не шевельнётся в этом человеке, ни чувство, ни мысль, ни даже ресницы, под которыми и взгляд казался безразличным, ничего не выражающим, словно изображённым плохим художником. Он сидел так долго, долго… Нарушил молчание или, вернее, гнетущую тишину Джосеркара-сенеб — он подошёл ближе, почтительно склонил голову перед фараоном.

— Твоё величество, мы ожидаем тебя, чтобы сопровождать в твои покои.

— Кто это «мы»?

— Ты видишь, как нас мало, — тихо сказал Джосеркара-сенеб.

Тутмос поднял голову и посмотрел на стоящих возле трона людей. Вот они, и их действительно мало — царский писец Чанени, Джосеркара-сенеб, носитель опахала по правую руку Интеф, хранитель царских виноградников Аменемхет, верховный жрец храма Хонсу[79] Беки, несколько незначительных советников, от голоса которых не может зависеть даже прокладка новой дороги в дальнем степате. И всего один военачальник, молодой и ничтожный, годами почти юноша, по имени Дхаути. Вот и вся его свита, которая могла бы уместиться в одной небольшой лодке. И больше никого. Никого!

— Твоё величество, ты желаешь, чтобы мы сопровождали тебя?

— Нет. Разве мало моих телохранителей? Не бойтесь, мне не воткнут в спину нож. Даже этого не сделают…

— Если ты пожелаешь, божественный сын Амона, я отыщу способ переговорить с послами и разъясню им всё, — сказал Чанени.

— Какая разница! — Тутмос безразлично махнул рукой. — Кто они, эти дикари с дальних островов? Послы Митанни даже не испросили у меня разрешения предстать в Зале Приёмов. Они говорили только с ней одной в её дворце…

— И что ещё хуже — с ним! — воскликнул пылкий Дхаути. — А ты, божественный отец, — он обратился к Джосеркара-сенебу, — ты слышал, что рассказывал смотритель Места Правды[80]? Этот человек, руководящий работами по постройке поминального храма царицы, велел изобразить её в виде мужчины, в двойной короне, даже с ритуальной бородкой!

— Он не осмелился бы сделать это без её позволения, — заметил Беки.