Тутти Кванти

— Прибрежный синклит завален «свс» об акустиках. В каждом случае указана своя причина саботажа, но, возможно, — мне только сейчас так подумалось! — это лишь искусно созданная дымовая завеса, ловко скрывающая истинную причину преступления…

— Гигантского по масштабу и блестяще организованного, коллега!

— Да что за преступление-то? В чем его смысл?

— Вам лучше знать, господин Рд! А мы пока только нащупали закономерность в хаосе случайностей. Мой мозг буквально озарила какая-то вспышка.

— А кроме вашего мозга, она ничего не высветила? К чему, например, мелодисты взялись гонять брафалей?

— Вы пытаетесь ерничать, что ж, валяйте напоследок — я раскрыл ваш заговор!

— Да в чем он, в чем?!

— А в том хотя бы, чтобы лишить планету редких деликатесов — такие ведь больше нигде не добываются — и тем самым вызвать повальное недовольство населения.

— Это еще зачем?!

— Господа, мы понапрасну теряем время, этот акустик ни в чем не признается. Может быть, именно он главарь заговора…

— Ах ты паршивый терцетчик, да я тебя сейчас освежую голыми руками!

— Замри! На случай эксцессов нам выдали вот это…

— A-а, лазерная трубка… Ваша взяла.

— А на вопрос я все же отвечу. Спровоцированное недовольство, направляемое умелыми подстрекателями, может перерасти в бунты против власти…

— Не исключено, коллега, что главная цель заговора — свержение Поводыря!

— И разрушение Единения!

— Едем же скорее в синклит, господа, по разрозненным, казалось бы, «свс» мы вычислили разветвленный заговор!

— Будь благословенны наша проницательность и всеведущие «свс»!

— Чтоб вам подавиться этими грязными «свс» в дни собственных рождений!

9

Голос был тихий, баюкающий и, что особенно располагало к его обладателю, беспредельно сострадающий. Он совсем ничего не выспрашивал, как два предыдущих голоса, доведших больного до очередных сосудистых спазмов и нового кровоизлияния, хорошо еще, что опять микроочагового. Напротив, ласкающий голос — того переходного тембра и тона, которые в равной мере могут принадлежать и мужчине, и женщине, — сам неспешно рассказывал, искренне и раздумчиво, то умиляясь, то сетуя, а то и исповедуясь…

— До вас так далеко, — проникновенно плыл голос по просторной опочивальне, — как крошечному светлячку до дарителя жизни всему сущему. Студенты-медики, не всякие, конечно, а серьезные, жертвоносные, готовые подставить под скальпирующий лазер молодое, здоровое тело ради отработки новой операционной методики, — так вот такие студенты обычно истово штудируют учебники, урезая отдых, сон, забрасывая атлетику и истончая нервную систему. Не то было с вашими трудами и лекциями: их не зубрили — ими упивались! Изнурительнейшую, чуть ли не суточную трансплантацию вы описывали так захватывающе, что виртуозные космодетективы воспринимались как наивная поделка примитивиста. При этом иссушающая душу языколомная терминология впаивалась в память непроизвольно, сама собой… И много позже, когда мы уже сами владычествовали в клиниках, позабыв, что значит «стоять на крючках», происходило то же самое: ваши филигранные исследования, обескураживающие описания пересадок различных участков мозга выкрадывались из научных библиотек — причем ученые конкурировали в быстроте и сноровке со студентами, — несчетно копировались и без усилий выучивались наизусть, превращаясь в практических наставников сотен неведомых вам хирургов, объясняя им суть парадоксальных решений, двигая их руками над разверстой беспомощной плотью…

Лавируя между множественными кровяными болотцами, образовавшимися в больших полушариях, и настырно пробиваясь к живым, не притопленным еще уголкам сознания, голос зародил в восславленном верой и трафальерами старом трансплантаторе Фтр двоякое чувство — умиротворения и недоумения: отчего же среди бесчисленных его учеников, знаемых им и незнаемых, прилежно шествовавших за ним в теории и в деле, перенявших как будто бы у него знания и умения, никак не отыщется ни одного, кто бы отвез его из этой роскошной клинической опочивальни в операционную, высушил бы болотца, выкорчевал очаги поражения, которые отняли у него речь, околодили конечности, и заменил бы расползшиеся ткани на здоровые, взятые у подходящего донора, ведь это так просто…

Вялое, неуцепистое шевеление мысли мягкой кошачьей лапой поприжал все тот же голос и тихонько повлек ее совсем в другую сторону, немножко бахвалясь, немножко жалуясь…