Туз пятой масти

«Погоди, старая мочалка! – При одном воспоминании о владелице пансионата «Русалка» во мне вскипал блатной жаргон. – Если только буду убеждена, что это ничем не навредит маме, то, клянусь Богом в небесах, напишу на тебя анонимный донос в прокуратуру. Пусть уж эти глупые девахи гуляют с иностранцами на свой страх и риск, раз иначе не могут!»

Ну хорошо, а дальше что? Ни в коем случае нельзя выдать, что я знаю тайну моей матери. Кем бы она ни была в семнадцать лет, теперь стала достойным человеком. Только это и имеет значение.

А Владислав Банащак? Когда-то он продавал мишуру и девочек, а через двадцать лет тоже стал порядочным человеком? Что-то сомневаюсь.

И только сейчас до меня дошел зловещий смысл фразы, которую я подслушала в библиотеке. Я целых три месяца не позволяла себе о ней думать, пока воевала со всем миром, пока до соплей жалела себя саму. Господи, какой же я была страшной эгоисткой! Боялась, что я—я, Дорота Заславская, могу оказаться дочерью женщины с таким прошлым!

Ведь он грозил моей маме, маму он шантажировал!

«Этот торговец живым товаром шантажирует мою мать» – именно так подумала я. И мне стало до жути страшно за нее. Чего он хочет, какая опасность ей грозит? Чем я могу помочь?

Можно прямо сказать: мамочка, я все знаю, не бойся этого… этого упыря.

Но есть еще и отец. С ним ведь тоже надо считаться, и прежде всего – с ним! Если мать почувствует себя в опасности, будет ли она искать помощи у отца? Они ведь любят друг друга, они доверяют друг другу во всем! А если мама не придет к отцу за помощью?

Мне надо все разузнать об этом… Мишуре. Самое главное: чего он хочет? Как обезоружить шантажиста? Деньгами?

Прокурор!

А что, если написать анонимку прокурору? Да читают ли в прокуратуре анонимки?

Нет! Ни в коем случае нельзя ничего предпринимать без ведома матери. А она как раз стремится все скрыть от меня и от отца. По какому праву я накатаю письмо в прокуратуру?

В один прекрасный день меня осенило: самое лучшее средство от шантажа – встречный шантаж! Господи, если бы я могла с кем-нибудь посоветоваться!

В Варшаву мы с Анелей вернулись за несколько дней до приезда родителей и принялись за генеральную уборку. Анеля как раз натирала полы на втором этаже, когда в дверь позвонили. Это оказался страховой агент. Сунув мне в руку конверт, адресованный матери, он пояснил:

– Анкета на страхование автомобиля.

Я объяснила, что «мерседес» отца давно застрахован от всех мыслимых бедствий.

– Но речь идет о «Варшаве», зарегистрированной на имя Марии Заславской, – удивился агент.

У нас никогда не было никакой «Варшавы»…

ЗАСЛАВСКАЯ

Нельзя же так распускаться! Каждая мелочь выводит меня из равновесия. Если так будет продолжаться, не хватит сил, чтобы довести дело до конца. А я обязана все завершить. Только потом можно заболеть, рехнуться, умереть…

Подумать только – меня расстроил обычный конверт из страховой компании, который я нашла на своем письменном столе после приезда из Испании!

Я сидела как парализованная, глядя на страховой полис моей машины, и в ужасе строила догадки: кто его получил, Анеля или Дорога? Если Дорота, то заглянула ли она внутрь? Конверт ведь не заклеен.

Во что я превратилась за неполные пять месяцев? Подозреваю всех, никому не доверяю, даже самым близким людям. Подумать только! Совсем недавно я считала, что мне нечего от них скрывать. Я жила только для них – для мужчины, который двадцать лет был моим мужем, и для нашей дочери. А еще ради своей работы, которая много лет назад, у истоков моей искалеченной жизни, подняла меня из рабства и сделала человеком.

Нечего скрывать! Конечно, это звучит парадоксально, ведь в моей жизни была глава, которую я скрыла от всех, в первую очередь – от Адама. Но я не чувствую угрызении совести, ведь тогда мне было всего семнадцать лет…

Упрямая память бунтует, не желая перематывать пленку назад…

Пьяный клиент наконец заснул. Я чувствовала себя не униженной, а просто грязной, и мечтала выкупаться. Еще – физическое отвращение к своему телу за то, что оно по-прежнему мое. И омерзение, дикое омерзение к этому храпящему кабану, который купил меня, вот как эту бутылку «Мартеля» на столике.

Уже два года я не мерзла, всегда была сыта, но память о голоде и побоях не стерлась, хотя никто уже не смел поднять на меня руку: ведь я была Жемчужиной, знаменитой шлюхой портовых кабаков!

Однако уже тогда мое затоптанное человеческое достоинство понемногу воскресало, потому что я все больше мечтала сбежать. Сбежать от репутации первой дамы порта, от бандерш, а прежде всего – от опекуна!

Теперь, в этой квартире, где не было ничего моего, из небрежно брошенной одежды выпал бумажник. Он лежал на полу и сразу же приковал мое внимание.