ТВ-эволюция нетерпимости

Нередко журналисты прибегали к намеренной героизации: чеченские бойцы показывались прирожденными воинами — все, как один, ставшими на защиту своей Родины, в отличие от их противников — затравленных, замерзших, голодных солдат, парализованных от ужаса. В числе пропагандистских приемов фигурировала и противоположная тактика — рядовые бойцы выступали несмысленышами, мальчишками 18–20 лет, которых оторвали от материнской груди и послали на бойню в то время, как 12-14-летние подростки-чеченцы выглядели вполне мужественными бойцами, воюющими наравне со взрослыми. Нередко выступала и ложная мотивация, определяющая моральную ценность поведения воина. В одних случаях он движим «стремлением отомстить за гибель товарищей» и «отказом смириться с несправедливостью», в других, напротив — желанием «сохранения власти», «материальной заинтересованностью» или автоматическим выполнением «бездумных приказов».

«Незаконные бандформирования», «чеченские зверства», «угроза чеченских террористов» — такова была фразеология одной стороны, которой не уступала лексика противоположной — «озверевшие от крови оккупанты», «солдаты империи»… Еще более сильный эффект производило изобразительное сопровождение. Одно дело — скупое сообщение о количестве погибших военнослужащих, и совсем другое, когда те же слова сопровождаются картиной разбросанных по всему Грозному обгоревших трупов, которые грызут дикие псы.

«Чем раньше ты научишься работать, не беря на себя миссию судьи, тем лучше. Если ты намерен судить, ты никогда не услышишь, что тебе говорят». Это — утверждение Джаны Шнайдер, американской фотокорреспондентки, за девять лет побывавшей на восемнадцати войнах. Под Сараевым ее пытался расстрелять из укрытия сербский танк, хотя в руках у корреспондентки не были ничего, кроме камеры. С тех пор она носила в себе около сорока осколков. «Это грязная война еще и потому, что в ней участвовали все, включая журналистов, которые повторяли то, что им говорили другие. Этого иногда достаточно, чтобы стать знаменитым. Но это не журналистика. Это род развлечения».

Документалист, готовый принимать во внимание доводы лишь одной из сторон, становится ее информационным органом. Такая позиция не требует личного мужества. Труднее и достойнее сохранять свою верность истине, не поддаваясь мнению большинства. «Бывало, перед выездом на передовую мне предлагали автомат, мол, лишний ствол не помешает, — вспоминает «военный» корреспондент А. Мамонтов. — Я отвечал, нет, ребята, у вас своя работа, у меня — своя. Взял оружие — все, ты на баррикаде. Причем, на стороне одного из противников. А этого я не могу допустить».[27]

«Когда остается выбор: или ты говоришь правду, или делаешь вид, что не замечаешь ее, — подтверждает ту же мысль Джана Шнайдер, — кто-нибудь всегда выбирает правду. Кто-нибудь всегда берет на себя смелость напомнить власти о долге, а обществу — об идеалах».

Телевизионная война» продемонстрировала не только борьбу чеченцев за независимость, но и борьбу средств массовой информации за собственную свободу. Российские информационные программы выступали в едином содружестве /невзоровские «Дни» лишь подчеркивали эту консолидацию/. «Правительство полностью проиграло информационную войну», — признался впоследствии Черномырдин, встретившись с «опальными» журналистами Российского телевидения.

Но именно участие телевидения, более, чем что бы то ни было другое, способствовало завершению первого тура чеченской войны.

Россия открывает Россию

В начале десятилетия страну захватила вещательная экспансия. Спусковым механизмом стал отказ от централизованной пропаганды. С каждым годом оставалось все меньше общего между телевидением сегодняшним и вчерашним. Империя новостей утверждала себя во всероссийском масштабе.

Если в 91 году в стране насчитывалось 75 телецентров, то в конце десятилетия — уже более шестисот. Новые независимые телестудии, растущие как грибы, сразу же заявляли о себе местными новостями. На глазах телезрителей возникали информационные рубрики — утренние и ночные, «народные» и интерактивные, криминальные и культурные. Вслед за экспериментами на центральных каналах рождались еженедельные аналитические программы.

Первые опыты новых студий казались иногда откровенно шаткими, подобно первым шагам малыша в манежике. Но проходило несколько лет и многие региональные программы уже не уступали в профессиональном отношении федеральным рубрикам. Не только в таких городах, как Екатеринбург, Красноярск, Южно-Сахалинск или Томск, но и на маленьких студиях. Отступала дурная традиция расцветшей в 70-е годы и казавшейся несменяемой ритуальной хроники, когда камеры не расставались со столами президиума и кабинетами. Открывались новые аксиомы: новости не имеют права быть скучными, а долг документалистов — показывать не как люди выступают, а как живут.