ТВ-эволюция нетерпимости

После бурных российских выборов 95–96 года атмосфере общественной накала предстояло смениться хотя бы временным перемирием. Но этого не случилось. Еженедельные социологические опросы «Итогов» продолжали в драматическом духе демонстрировать соотношение рейтингов видных политиков. Рост или падение на 2–3 % давали ведущему пищу для многозначительных комментариев. Опубликованные в центральных газетах пояснения известных авторитетов социологии о том, что отклонения на 2–4 % в подобного рода опросах вполне допустимы, в расчет не принимались. В результате в массовом сознании сложилось убеждение в том, что выборы не заканчиваются никогда, а КПРФ, хотя за нее выступает лишь пятая часть населения, — всегда безусловный лидер.

Эфирные события в ближайшие месяцы добавили еще больше ожесточения. На смену эстрадным «наездам» Отара Кушинашвили в области шоу-бизнеса пришли куда более агрессивные вылазки /и даже организованные кампании/ Сергея Доренко. Теперь телезрители становились свидетелями наездов «экономических».

Мало кому до того известные названия «Связьинвест» и «Норильский никель» зазвучали, по мнению телекритиков, как взятые с боем населенные пункты. За экранными действиями «журналистов в штатском» замаячили владельцы каналов. Все очевиднее проявлялась и экономическая подоплека подобных схваток. В обиход вошли термины «информационные империи» и «олигархи». С каждым месяцем дислокация становилась отчетливей. Даже на государственном РТР сотрудники «Вестей» сплошь и рядом имели дело с проплаченными /«заказными»/ сюжетами и теми, что делались по звонку или просьбе сверху /«позвоночными»/.

Характер передач все больше зависел от вкусов хозяев компании. «Для меня «Время» Доренко прежде всего ценна информацией о позиции его босса, — объяснял Михаил Леонтьев. — Если информация похожа на истерику, значит хозяин нервничает, значит, его прижали».[69] Виктор Шендерович, ведущий «информационно-паразитической» рубрики «Итого» /империя Гусинского/, утверждал, что ни на каком другом канале его рубрика невозможна: «На РТР я вынужден был бы строго придерживаться официальной линии государства, на ОРТ и ТВ-Центре пришлось бы работать на Березовского и Лужкова соответственно».[70]

Но чем откровеннее информационные рубрики отражали вкусы владельцев, тем менее объективными становились. Ангажированность захватывала каналы.

Впрочем, во время международных военных конфликтов политическая пристрастность проявляла себя уже в мировом масштабе. Англичане, немцы, французы наблюдали на своих домашних экранах трагедию албанского народа, изгоняемого с родной земли, — тысячи беженцев и жуткие рассказы о «зачистках» в албанских селах. В то время, как российские зрители видели горящие кварталы в Белграде, раненых в сербских больницах и пассажирские поезда, взорванные натовскими ракетами. Трудно было поверить, что речь шла об одном и том же событии. С одной стороны «сербские каратели» и «геноцид косоваров», с другой — «агрессия НАТО» и «албанские террористы».

Соотношение между пропагандой и информацией на российских экранах в начале конфликта в Косово демонстрировало явное превосходство первой. Особенно усердствовал ТВ-Центр /«Мы будем бороться до конца вместе с братьями-сербами»/. «Россия не делает различий между бандитами и мирными жителями», — писал московский корреспондент «Индепендент» Патрик Кобурн. Но в то же время, продолжал он, «вполне вменяемые люди в английском правительстве на полном серьезе уверяли, что удары по Сербии очень точны. Теперь выясняется, что количество сербов, погибших от натовских бомбардировок, сопоставимо с количеством албанцев, убитых сербами».[71]

С течением времени соотношение стало, однако, меняться. Начало положили информационные рубрики НТВ. «Агрессия», «убийств- во» и «оккупация» исчезали из российского лексикона, уступая место «конфликту», «обстрелу» и «операции». Отражавшее обе позиции /НАТО и Милошевича/, российское телевидение к финалу войны, оказалось, по заключению международных исследователей, даже более объективным, чем западные телекомпании, освещавшие событие лишь глазами натовцев.

«Когда пропагандистская машина набирает полные обороты… правительства начинают сами верить собственной пропаганде», — размышлял П.Кобурн,[72] вспоминая, что еще со времен Вьетнама генералы начали думать: если они проигрывают войну, то исключительно из-за того, что им помешала пресса. Подтверждение этому наблюдению мы увидели во время второй чеченской войны, названной антитеррористической операцией.

Генералитет рассматривал ее как реванш за проигранные ими афганскую и первую чеченскую войны и стремился всеми силами отлучить от происходящего телевидение и прессу. Трагедию беженцев и результаты ковровых бомбардировок старались умалчивать /самих беженцев называли «временно перемещенными лицами»/. Явно снижали цифры армейских потерь. Число убитых стало государственной тайной. Российскому начальству нужен не мир, а репортажи о победах, писали критики, поясняя, что теперь силовики информацию журналистам дают с руки.