Твардовский без глянца

Будущий друг Твардовского Сергей Иванович Вашенцев был ответственным секретарем в журнале „Прожектор“. Вашенцев поощрял смоленского паренька, хвалил некоторые его стихи, но не печатал ни строчки, Твардовский постоянно носил ему свои новые сочинения без всякого результата. Когда уже в поздние годы прославленный поэт упрекал за это своего приятеля, тот добродушно отбивался:

– Видишь, я прав был, что тебя выдерживал. Не хотел испортить. Знал, что из тебя будет толк.

„А какой испортить, – говорил Александр Трифонович, – когда я просто был несчастный мальчишка, потерявшийся в Москве, – голодный, холодный. Врут, когда говорят, что молодость всегда прекрасна. Я с горечью вспоминаю свою молодость. Как худо мне приходилось тогда“.

В редакции „Лаптя“ давали 2–3 рубля, в счет будущих успехов. Еле удавалось сводить концы с концами. А когда совсем стало скверно, молодой поэт решил разыскать Юрия Олешу, которого любил и почитал не столько даже за „Зависть“, а за какой-то лирический рассказ («Любовь“? или „Вишневая косточка“?). Вдруг он поможет.

Оказалось, Олеша обитает где-то на задворках, в полуподвале. Спустился вниз по грязной лестнице, остановился перед драной, обшарпанной дверью и подумал: „И здесь живет великий писатель?“

Постучал. Долго никого не было слышно. Наконец раздался громкий и недовольный голос за дверью: „Кто там?“ Незваный гость оробел и не мог назвать свою фамилию, она казалась ему скверной, длинной, неуклюжей. Как решиться произнести: „Твардовский“? Неуверенным тоном он попросил: „Откройте, пожалуйста…“

После паузы за дверью сказали: „Я не могу открыть дверь человеку, который не в состоянии даже назвать своего имени“.

Твардовский ушел обиженный и долго не мог простить Олеше этого случая. ‹…›

Наконец кто-то надоумил его сходить в „Огонек“, к Ефиму Зозуле… „Огонек“ помещался тогда в маленьком уютном зеленом особнячке на Страстном бульваре. Зозуля оказался человеком с маленькой головкой на расширяющемся книзу огромном теле. Видом грозен, но добрый очень. ‹…› Зозуля прочел стихи Твардовского и сразу напечатал в „Огоньке“ и „Прожекторе“ по одному стихотворению. Это открыло дорогу и в другие журналы.

Твардовский вспоминал добрую атмосферу, царившую в особнячке Жургаза на Страстном бульваре. „В одной комнате сидели Ильф, Петров, Зорич, много смеялись, сочиняли что-то на ходу – и тут же читали мои стихи, серьезные, не сатирические, и даже напечатали что-то на своих юмористических страницах“». [4; 126–128]

Василий Тимофеевич Сиводедов:

«Помнится, он рассказывал о встрече с Ефимом Зозулей. Шла речь и о посещении им Радиокомитета, о включении в программу радиопередач его оратории. В этот же период А. Т. писал и новые стихи. Помню, чем-то затронуло стихотворение „Докладчик“. [2; 18]

Владимир Яковлевич Лакшин:

«И все же Твардовский покинул Москву зимой 1930 года. Ему суждено было еще на несколько лет вернуться в Смоленск, учиться здесь в институте, обзавестись семьей, написать первые свои поэмы, чтобы лишь в 1936 году снова, и на этот раз окончательно, перебраться в Москву уже автором знаменитой „Страны Муравии“». [4; 128]

Константин Трифонович Твардовский:

«1 января 1930 г. к нам приехал гость из-за Днепра. А под вечер приехал и Александр. На станции Пересна он нанял извозчика. Приодетый, он привез порядочную корзину, типа бельевой, с очень праздничным содержимым: были в корзине закуски, невиданные нами вина. Пришел наш друг детства Мефодий Савченков, прихвативший с собой гармошку. Играли, пели. Скажу не хвалясь, семья наша была песенная, умели и любили петь. Это был лучший праздник в нашей семье за много лет трудной жизни в Загорье. Все были довольны. Отец и мать еще не старики. Александр – весел, красив, молод, ему шел двадцатый год. Другого такого радостного праздника наша семья никогда больше не встречала и не провожала». [12; 153–154]

Семейная драма

Иван Трифонович Твардовский:

«„В жизни нашей семьи бывали изредка просветы относительного достатка, но вообще жилось скудно и трудно…“ – отметил Александр Трифонович в автобиографии ‹…›. И, конечно же, не мог ни представить, ни предугадать, что всего через год-два после его отъезда из отчего дома придется ему узнать, услышать, что семья отца оказалась в числе „виноватых без вины“: была названа кулацкой и обложена твердым индивидуальным налогом. Размер этого обложения был невыполним для нашего хозяйства. Наши ходатайства об отмене были отвергнуты местными властями, а затем вся наша семья была выслана в северную область Зауралья, в верховье таежной реки Ляли. ‹…›