Твари Господни

– Ну-ну, – усмехнулся Петр Кириллович. – Ладно, скажу. Только сначала все-таки спрошу. Вы в бога веруете, Лида?

"Хороший вопрос".

– Я… – она запнулась все-таки, не смогла сразу высказать вслух того, о чем и вообще-то старалась никогда не думать, единожды сформулировав лет десять назад и испугавшись запредельной простоты пришедшей ей тогда в голову мысли, ее тривиальности.

– Я… – сказала Лиса. – Я полагаю доказанным его существование.

– О, как! – едва ли не с восхищением произнес Петр Кириллович и как-то странно посмотрел на Лису. – Не верите, а знаете. В этом все дело. Люди в бога верят или не верят, Лида, но знать наверняка, существует ли Всевышний, не могут. А вы знаете, но не веруете, ведь так?

– Вы правы, – согласилась, мгновение подумав, Лиса. – Я знаю, что он есть, но, является ли он создателем всего сущего, я не знаю. Точно так же, я не уверена в его описаниях, которые предлагаются представителями различных конфессий, так как религия это прежде всего вера, а я… Ну да, вы все сказали верно, я знаю, но не верю. А знаю я только одно, он есть, и он бог.

– Все правильно, – кивнул Петр Кириллович. – А я, знаете ли, верю, и в церковь хожу, хотя и знаю, что это вряд ли правильная церковь. Мне, вам и мне, и некоторым другим, ведомо то, чего не дано знать никому из священнослужителей, которые обязаны всего лишь верить. Но я русский, следовательно, традиционно православный. Был бы татарином, ходил бы в мечеть, а так, куда же мне и податься, как не в церковь. Там, знаете ли, бывают такие мгновения, кажется, вот сейчас… Но нет. Он ни разу со мной не заговорил. И то, правда, кто я для него? Одна из тварей его и ничего больше.

Петр Кириллович достал из кармана поношенного пиджака мятую пачку "Беломора", выудил негнущимися пальцами кривую папиросу и закурил.

– Когда началась война, – сказал он, выдохнув дым. – Я срочную служил… На самой границе… Про Брест слышали, наверное, но там стояла 22-я дивизия нашего корпуса, а я служил в 30-й. Мы приняли бой в районе Подлесье… Двадцать второго… днем… В тот день я в первый раз горел в танке. Т-26… была такая машина… А закончилась для меня война в Померании, когда я горел в тридцатьчетверке… В седьмой раз… И вот, Лида, я прошел такую войну, семь раз горел и все-таки остался живой, а в бога так и не поверил. Воспитан был по-другому. Такое мы были поколение… Я поверил в бога в семьдесят четвертом.

Теперь он снова смотрел ей прямо в глаза.

– И знаете почему?

– Расскажите, – ответила Лиса, понимая, что Петр Кириллович задал риторический вопрос, ответа на который от нее не ждет.

– Потому что я получил второе неоспоримое подтверждение его существования, и понял, что не мне с ним тягаться.

– И что это было? – спросила Лиса.

– "Великое молчание".

– Молчание, – повторила за ним Лиса. – Не понимаю.

– Сейчас объясню, – Петр Кириллович загасил в пепельнице прогоревшую до мундштука папиросу и сразу же закурил новую. – В пятидесятые и в шестидесятые никто ведь не молчал, Лида.

– Что значит, не молчал? – вскинулась она.

– А то и значит, что об этом говорили открыто. Только слова "магия" почти не произносили. Разве что, в цирке, на эстраде… А так, "телепатия", "телекинез", "кожно-оптическое восприятие", "биолокация"… да мало ли слов! Но говорили! Статьи печатали, книги писали, обсуждали… Маги открыто выступали в цирке, по телевидению. Вы не помните, конечно, но был такой доктор Завадовский в Киеве, так он операции на сердце без скальпеля делал. Полковник Кунгуров… Он в МУРе работал… А потом, как отрезало. Ни слова, ни жеста. Начали втихую изымать старые газеты, журналы, книги… Но так ведь не может быть, Лида, что б сразу и везде, и у нас, и в Америке, и в какой-нибудь сраной Уганде! Везде! Вы понимаете, что это значит? Господи, ведь все же знают! Знают и молчат. Правительства используют нас и нас же уничтожают. В это дело вовлечены десятки тысяч посвященных, и все-таки молчание. Как такое может быть? Как?

– Вы считаете это проявлением божественного промысла?

– Я думаю, он так решил, а зачем и почему, дано ли грешным тварям вопрошать о том Всесущего?

13

Неожиданно, что-то ворохнулось в груди, и Кайданов почувствовал, как воздух стремительно приобретает запах ржавого железа. Он продолжал идти, не останавливаясь и не меняя шага, но чувство опасности уже овладело им, и, не отдавая себе в этом отчета, практически интуитивно, он вызвал в себе гнев. Волна холодного огня пришла ниоткуда, объяв его целиком, и Кайданов закричал. Но это не был крик боли, и вообще не был крик, который могли бы услышать те, кому не дано видеть "звездного неба" и гулять под "светлыми небесами". Это был вопль ликования, вырвавшийся из мертвой души Германа, и тот другой, единственный чужой на этой ночной улице, кто благодаря своему проклятому дару, тоже мог его услышать, все понял.