Твари, подобные Богу

Разговор принял крайне лирическое направление. Тата не произнесла ни одной из разящих наповал фраз, что давно были отточены до буковки в одиноких, обиженных многочасовых раздумьях. Майк не узнал, что «все кончено безвозвратно — и виноват он один». Напротив, Тата сообщила, что вскоре будет в Нью-Йорке, и они условились встретиться «поговорить». Майк очевидно не сомневался, что Тата согласится вернуться, и столь же очевидно этого хотел — по каким-то ему одному ведомым причинам.

«Вряд ли по безумной любви», — подумала Тата, едва отряхнув чары романтической ностальгии, и горестно изумилась собственному безразличию: и правда, все кончено. Даже отомстить не хочется. Что бы ни показалось вначале, чувства испарились, точно капли дождя со стекла, оставив за собой слабый, еле заметный след — его-то и высветило яркое солнце переживаний.

Тата не торопилась сообщать об этом Майку — нет, сначала встретимся и выслушаем его. Благо, ждать осталось недолго.

Она поставила условие: не звонить без необходимости. Мол, преждевременно возрождать былые традиции. Она знала, что для Майка такое требование вписывается в ее образ — церемонной зануды, помеси Мальвины и Синеглазки из «Незнайки», — и что образ этот вопреки откровенной унылости вызывает его почтительное уважение. Замечательно, очень кстати. Но истинный мотив куда проще: Иван и Майк ничего не должны знать друг о друге. Не потому, что она боится кого-то из них упустить — нет, просто научилась держать свое при себе и ревниво охраняет личное пространство. Удивительно. Прежняя Тата выложила бы все подчистую обоим — Ивану уж точно, на сто двадцать процентов.

С его ухода прошло не так много времени, но оно вместило тысячелетия ее внутренних монологов — обращенных к нему, Протопопову, Майку, даже Гешефту. Бесконечные страстные воззвания, памфлеты, толкования. «Отчего да почему первым признаком отравления является посинение трупа» — важнее всего это, конечно, трупу. Слава богу, до нее наконец дошло: разговоры постфактум бессмысленны. Это пока ты мужчине интересна, он тебя слушает и кивает, а ты благодарно думаешь: вот человек, который меня понимает, знает, как я ранима, и никогда не предаст.

Но его нежная улыбчивость ровным счетом ничего не значит. В любой момент тебя могут, как в сказке, отвести в лес, привязать к дереву и равнодушно удалиться — следуя каким-то своим, сказочно логичным соображениям. Ну, нечем стало тебя кормить. Или в хозяйстве нечто подобное уже есть. Или завелась точно такая же новая, а ты до того поистрепалась, что, ей-богу, от людей неудобно. Всяко бывает.

Допустим, мужчина потом за тобой вернулся; обнаружилось, что еды хватает, или совесть проснулась, пожалел. Великолепно, молодец. Но как ему объяснить, что, перетирая веревки об острый сук и карабкаясь от волков на высокую ель, ты изменилась — навсегда? Тебя прежней, доверчивой, нежной, ласковой больше нет, ты исчезла, полностью перевоплотилась! То, что не убивает, делает нас сильнее, — о, разумеется! Но каким панцирем мы при этом обрастаем, до чего уродливые шипы отращиваем вместо содранной кожи?

А те, кто нас убивал? Они становятся лучше оттого, что им это случайно не удалось?

Никогда Ивану не понять, что он сделал с ней, своей любимой женой, и как бесконечно непоправимы последствия. И до чего ей жаль себя той, нелепой, зависимой неумехи — страшно неуверенной в себе, но так счастливо, безоговорочно уверенной в нем…

Тату внезапно захлеснула острая ненависть к Ивану — мерзавец, убийца!

Она полоснула по нему взглядом.

Он почувствовал, отвлекся от дороги, на миг повернул голову, глянул вопросительно — и расплылся в добродушной улыбке.

Вот-вот. О чем и речь. Ни сытый голодного, ни бедный богатого, ни вообще никакой никакого не разумеет. Чужая душа — потемки. Максимум, на что люди способны — научиться более или менее слаженно функционировать, и то при известном напряге. Наверняка на сей счет тоже есть поговорка.

Тата усилием воли прогнала нехорошие чувства, растянула губы в ответ и отвернулась к окну — отгородилась.

Видимо, именно из-за постоянной внутренней отгороженности она и продолжает считать себя одинокой. Плюс, естественно, из-за того, что между ней и Иваном, как говорится, «ничего нет»: живут в одной квартире мало соприкасающимися родственниками. Но внешне, со стороны, все по-старому. Тот, кто про них ничего не знает, не догадается, что они на несколько лет расставались, что Иван уходил к другой. Тата сама редко про это вспоминает.

Ефим Борисович с Павлушей потирают руки: семья восстановлена. Смешные. Не понимают: рецепт ее безмятежной терпимости — глубочайшее равнодушие и работа. Как удачно, что подвернулся заказ Стэна! Она давно ничем так не увлекалась.