Твари в пути

— Даже раньше, чем… — пробормотал волшебник. — Этого стоило ожидать…

Он почему-то был весьма испуган и взял с мальчика клятву никому не рассказывать о том, что тот сделал, и не повторять подобное, пока ему не исполнится тринадцать лет. Ди не хотел давать такую клятву, он хотел зажигать пальцы и вообще делать то, что делает сам Тиан, но ему пришлось. Конечно же, втайне мальчик полагал, что клятва ему нипочем, что стоит ему выйти за дверь гостевой комнаты, как он тут же попробует еще раз, а потом возьмет и удивит принца Тели, но… у него ничего не вышло. Он был весьма разочарован и даже не рассказал Тели о произошедшем, потому что боялся прослыть сэром Чокнутым.

Тиан, как он сам признался Ильдиару, когда тот был уже взрослым, связал тогда у ребенка способности к волшебству. Граф де Нот, узнав правду, нисколько не обиделся на старика: он помнил, каким он был маленьким бедствием, и был благодарен волшебнику за то, что тот не позволил ему сжечь родовой замок.

С того самого дня из детства Тиан временами шутливо называл Ильдиара фениксом, а для будущего рыцаря и великого магистра произошедшее постепенно померкло, поистерлось, как воспоминание о застаревшем сне…

* * *

— …Глупая свечная птица! — выругался Хвали и вырвал Ильдиара из воспоминаний. — Бормочущий ветер! Странные, непонятные штуки! Вот у Дор-Тегли все просто! Никаких интриг…

— Только вечная война, — закончил Ильдиар.

— Ну да, — простодушно кивнул гном. — Зато все ясно.

Граф де Нот закусил губу, раздумывая: «Дор-Тегли, каким бы он наивным ни был, кое в чем прав. Все как-то слишком сложно, мудрено, за всем происходящим, если вдуматься, проглядывают едва заметные очертания чьей-то руки. Назойливое ощущение чьих-то козней не отпускает… Кто-то играет в непонятные игры. Их цель не ясна, как и в чем они, собственно, заключаются. Что же здесь происходит в этой Пустыне? Сперва я попадаю в город, чей герб — феникс, восстающий из пепла. Там появляется этот монстр, живая стихия, которая, как все здесь думают, не говорит со смертными. Ифрит заговаривает со мной и называет меня фениксом. Причем здесь вообще эти фениксы?»

Было еще кое-что, о чем Ильдиар не смел сознаться даже себе. Он гнал от себя воспоминания о тех горделивых мыслях, которые посетили его, когда он вновь почувствовал силу Священного Пламени в Ан-Харе. Он пытался забыть тот приступ безумия, с которым она вернулась к нему, его ощущения себя чужаком в собственном теле и разуме — все это были отнюдь не симптомы какой-то лихорадки. Он чувствовал, что превращается во что-то… быть может, именно в ту птицу, которую видел перед собой Ифритум? Ильдиар не понял, что с ним происходит, тогда, не понимал он этого и сейчас и, был уверен, еще не скоро поймет. Зато, как ни хотелось это отрицать, он осознавал, что боится. Боится, что если начнет копаться в своей душе, в своем я, живущем под кожей, он выроет нечто, что не позволит ему вернуть все, как было. Ведь больше всего на свете Ильдиар де Нот боялся безумия. Поэтому он заставил себя прекратить думать о том, о чем думать, в его понимании, не следовало, и обратить внимание на вещи, гораздо более реальные и злободневные. Тем более что он, наконец, мог задать вопросы и получить на них ответы. Только Хранн знает, как долго он ждал этой возможности.

Сахид Альири молчал. Ильдиар отметил, что ловец удачи глядит на него испытующе.

— Тебя интересует легенда основания Ан-Хара? — спросил асар.

— Не сейчас. — Больше всего паладина интересовало то, с чего все началось, — быть может, ответ на это прольет хоть какой-то свет на происходящее? — Лучше скажи, кто заплатил тебе за мою смерть в Гортене?

Сахид Альири разочарованно вздохнул, вскинув перед собой руки, при этом пальцы сына песков сложились домиком:

— Ты же неглупый человек, Ильдиар, и однажды уже задавал мне этот вопрос. Разве я стал бы утаивать от тебя имена этих ничтожных, если бы знал их? Кто они для меня, как не пыль под ногами?

— Может, ты боишься их гнева?

— Я ничьего гнева не боюсь, — спокойно возразил Сахид Альири, и Ильдиар склонен был ему поверить. — Врагов у меня столько, что даже ученые из Леторана не сосчитают. Кстати, после нашего бегства прибавился еще один…

— Тогда почему?

— Повторяю, если бы я знал, то сказал бы, — словно терпеливый мулла непонятливому ученику разъяснил Сахид Альири. — Он не представился. Я не видел его лица — да и было ли у него вообще лицо?! — мне привиделись лишь мороки. А еще там был голос… когда он говорил, я будто слышал хрипы разрываемого на куски ракшаса, попавшего в лапы злобному джинну. Не приведи Пустыня мне еще раз пережить ночь столь кошмарную, как та, которую я пережил в вашем проклятом дворце. Я до сих пор не понимаю, был ли в здравом уме, когда был там, но я скажу все, как было: меня преследовала черная тень с пастью, полной клыков, а ее голос проник в мою голову — он требовал убить тебя. — Сахид Альири перевел дух, вытирая выступивший на лбу пот. — Я вижу, что ты не веришь мне, и не могу не признать: я бы сам не поверил, расскажи мне кто подобное, но я говорю правду.