Оказавшись на дне устланного листьями фургона, куда его, словно мешок с репой, сгрузили шестеро полумышей, Джеймс счел за лучшее воспользоваться любезно предоставленной ему возможностью и спокойно обдумать свое положение. Спокойно — это, конечно, слишком громко сказано. Суматоха и мельтешение снаружи повозки лишь усилились — к ним добавились громкие приказы принца. Их Высочество подгонял вассалов и рабов — буря разыгрывалась нешуточная.
Окружающий воздух был насыщен безумными листьями, воем ветра, картавой речью, грязной бранью, чудовищным трещащим ржанием, жалобным писком отдавленных лап, лязгом железа и скрипом колес. Джеймсу не было видно, что происходит, но, судя по топоту множества ног и голосам вокруг, он догадался, что Красные Шапки уже завершали сворачивание лагеря.
— Стройся! В хвост, в хвост, живо! Кто не сможет идти, отправлю лливам на корм! Шевелись, падаль!
Джеймс не смог удержаться и осторожно выглянул наружу — ошибиться было трудно: громче всех орал Их Высочество гоблинский принц с лягушачьим ртом и сломанным носом. Стрегги Куори-Тин восседал верхом на коне, сплетенном из терновника, причем торчащие во все стороны многочисленные шипы и колючки ему явно не причиняли никакого неудобства. Конь под ним нетерпеливо перебирал копытами и медленно водил из стороны в сторону терновой головой. На голове Их Высочества Пронзительного Взора поверх колпака был натянут глубокий капюшон от плаща. Принц, само собой, не рисковал бы в бурю ехать верхом, вероятно, сейчас он пытался лично проконтролировать выдвижение, после чего собирался пересесть в свой фургон, где мог бы заняться любимым делом — ткать упомянутый гобелен из чертополоха — странное увлечение, что сказать…
«Вообще-то держать путь в бурю — глупо, — думал Джеймс. — Отчего не отсидеться в укрытии?» Но Стрегги Куори-Тин был явно убежден в том, что ему виднее, поэтому продолжал кричать на подчиненных, а подчиненные продолжали носиться, как те алые и желтые листья.
Больше всех суетились полумыши, выполняющие свою черную работу под ногами у хозяев-нейферту. Они собирали последние вещи, тушили и устанавливали в фургонах походные кухни, превращая их в нечто, напоминающее очаги, впрягали терновых коней в повозки и натягивали ткань навесов, при этом невысокий рост вовсе не являлся для них помехой.
Джеймс умостился как мог поудобнее. Он лежал на спине на дне фургона, среди многочисленных мешков и сундуков с гербами семьи Дворн — черной увядшей розой, и глядел, как прямо над ним, меж голых ребер каркаса повозки, проносятся безумные листья.
Фургон вздрогнул и просел — должно быть на передок опустился тяжелый возница, по бортам раздались царапанье и шелест ткани — несколько бледных полумышей, пища и вереща, как будто им в ноздри засовывают раскаленные иглы, забрались на ребра деревянных арок и начали натягивать на каркас багровую ткань. Они справлялись очень умело, и уже спустя всего полминуты высоко над головой Джеймса оказался надежный полог, превративший продуваемую насквозь повозку в некое подобие уютной комнаты на колесах. Шум бури сразу же затих, но что приятнее всего — жуткое карканье шарманки нейферту превратилось в далекий, едва различимый гул. При этом внутри фургона стало тепло — должно быть, навес был из той же зачарованной ткани, что и плащ Норкана.
Последняя полумышь спустилась по изнанке полога, обнюхала Джеймса и скрылась в узком дверном проеме. Молодой рыцарь остался в полутьме один, он закрыл глаза и попытался сосредоточиться.