Твари в пути

Джеймс задрал голову и поглядел вверх, заворожено наблюдая за падением пыли. Ее в воздухе было столько, что казалось, будто кто-то наверху подкатил к краю колодца целый фургон нейферту, наполненный пылью, и принялся сметать все его содержимое вниз. Это было весьма удивительное и с тем странно успокаивающее зрелище.

Что-то шевельнулось в ладони. Джеймс опустил взгляд и оторопел. В своей руке он сжимал серебристую цепочку с флягой. Ту самую, которую он, якобы, только что выронил, будучи наверху. Или не выронил? Зачем же тогда он сюда спускался? Уж, не за ней ли? «Куда вы собрались бежать, мастер Джеймс? На дно колодца?», — как неожиданный и пугающий скрип двери, прозвучал в голове ехидный голосок Крыся.

— Я все еще жив, — успокоил себя паладин, стряхнув с головы успевшую осесть на ней пыль. — И вовсе не собираюсь здесь ничего пить.

Дрожащей рукой он опустил наперсточную флягу в воду. Та стала медленно булькать, напиваясь.

— Это для сэра Норлингтона, а вовсе не для меня, — на всякий случай напомнил себе Джеймс. — Я только наполню ее, закрою крышку и выберусь отсюда. И мне не страшна какая-то пыль…

В ответ совсем рядом раздался женский смех. Паладин вздрогнул, но руки не отдернул, продолжая наполнять флягу, которая хоть и была совсем крошечной, но отчего-то не спешила наполняться.

— Кто? Кто здесь? — затравленно вопросил он пустоту, больше всего боясь, что услышит ответ.

А пыль все падала, и на дне колодца ее было уже предостаточно. Серые лохматые курганы выстроились уже под всеми стенами, и в какой-то момент от одного из них отделилось несколько объемистых клочьев. Они стали медленно приближаться к Джеймсу, постепенно соединяясь и изменяя очертания, тем самым приобретая вид человеческой фигуры. Паладин не был готов сражаться, он не знал, как, не знал, с кем, и его воображение лишь усиливало страх — сердце бешено колотилось в груди. Фляга, наконец, уже наполнилась, но Джеймс продолжал держать ее в воде, не замечая, как немеют пальцы.

— По-твоему, он боится меня, сестричка? — вновь прозвучал тот же смех.

Джеймс был готов поклясться, что узнал его. Да что там говорить — он не перепутал бы его ни с одним другим смехом на свете. У туманной фигуры очертились голова, высокая прическа, прелестное лицо. Предательски знакомое лицо… Пыль вырисовала контуры пышного платья, вросшего кружевным подолом в стену и воду, тонкий корсет, рукава с буфами и обнаженные плечи. В какой-то миг в глубине серой фигуры появился кроваво-красный клубок нитей, начавший стремительно расплетаться: алые волосинки заветвились внутри фигуры, будто кроны деревьев, все расширяясь и расширяясь, заполняя собой всю пылевую оболочку, точно неким жутким каркасом.

— Порой мужчины трусливы, как зайцы, особенно, если это касается нас, — заметил другой голос. Его Джеймс тоже хорошо помнил, как и то, что оба они ни за что не могли здесь звучать. Никак. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

У женской фигуры выросла вторая голова. Это было поистине чудовищное зрелище: выходя из обнаженных плеч, шея раздваивалась, и на каждой сидела своя собственная голова. Они срослись прическами, а волосы, будто живые, стали переплетаться между собой, подчас застилая глаза, залезая щупальцами прядей в ноздри, набиваясь в рот, пробираясь сквозь головы и вытекая обратно наружу через глаза.

— Вас здесь нет, это все обман, — пробормотал молодой рыцарь, не замечая, что уже весь покрыт пылью — серые рассыпчатые хлопья были на его пепельных волосах, на плечах, на поверхности воды вокруг его ног.

Манера самозабвенно спорить между собой, при этом избирая объектом подтрунивания именно его, сэра Доусона, можно сказать, была семейной чертой сестер де Ванкур, младшая из которых, леди Инельн, отдала ему в залог своей любви крошечное серебряное сердце…

Кровавое дерево нитей начало расти из призрака наружу, пробивая его тело одновременно повсюду. Тонкие алые ветви проступили из груди, из живота, из ног, из-под платья, из шеи, из голов. Они тянулись наружу, искривляясь, разделяясь на две, три, семь, дюжину ветвей, являя собой поистине пугающее зрелище. Пугающее, но… Джеймсу вдруг нестерпимо захотелось прикоснуться к алым побегам, протягивающим ему свои тонкие изящные пальцы, молодому рыцарю захотелось погладить их, ему захотелось прижаться к ним…

— Конечно, ведь даже чтобы признать очевидное, им нужно сделать громадное усилие над собой, — продолжала гнуть свое графиня-старшая, леди Изабелла де Ванкур. — А уж для того, чтобы признаться в любви — казалось бы, ну что тут такого! — непременно требуется попасть в ситуацию между жизнью и смертью…

Графине это было по-настоящему ведомо: являясь вечной невестой сэра Ильдиара де Нота, ей, казалось, придется ждать его веками.

— Увы и ах, дорогая Изи, — отвечала фигура из пыли сама себе, — мы обе с тобой вынуждены страдать впустую, ведь их волнует все что угодно, но только не наши терзания!