Твердь небесная

Высочайший манифест вышел в самый разгар сражения под Мукденом. Через несколько дней вся Россия узнала, что Господь Бог и на этот раз не благословил русское оружие успехом. Битва под Мукденом была самым бесславным делом всей кампании. Если из-под Ляояна русские спокойно отошли непобежденные, не оставив неприятелю ни хотя бы фуража, если Порт-Артур был сдан после многомесячной героической обороны, причем доставив японцам урон, в два с лишним раза превосходящий русские потери, включая потери пленными, то из-под Мукдена разбитая армия отступила, побросав не только обозы, не только значительную часть оружия, но даже раненые не все были вовремя эвакуированы, чего не случалось за всю войну!

Теперь, за исключением отдельных одержимых безумным патриотическим угаром личностей, вроде редактора «Московских Ведомостей», всякий сколько-нибудь здравомыслящий человек понимал, что война проиграна. А такие настроения при сложившихся условиях лишь умножали смуту. Революция набирала силу.

Что же наконец так встревожило верховную власть? Что побудило ее в пространном манифесте призвать «верных заветам родной старины» подпереть зашатавшийся престол? Нет, не Кровавое воскресенье, и не стачки, и уж тем более не взаимная резня кавказских народов. Хотя отчасти, конечно, и все это. Но прежде всего – потрясение от покушения на собственную августейшую фамилию в лице упомянутого великого князя.

Дядя императора – Сергей Александрович – был московским генерал-губернатором с 1891 года. Справедливости ради нужно заметить, что сделал он для Первопрестольной немало доброго. Но слава великого князя среди москвичей, как главного виновника Ходынки, затмевала все прочие его деяния. Власть вообще никогда не бывает любима. Но Сергей Александрович был особенно нелюбим. Причем не только среди простого народа и интеллигенции, но и в своем высоком кругу. По мнению многих, он был человеком черствым, заносчивым и холодным, к тому же неумным и чрезвычайно высокомерным. Замечательно, как о великом князе отозвался производивший расследование Ходынской катастрофы статс-секретарь граф Панин: не следует назначать на ответственные должности безответственных лиц!

Тринадцать лет великий князь управлял древнею столицей. И, наверное, так и остался бы в памяти москвичей единственно как виновник Ходынки, если бы не его мученический венец. Исключительно трагическая кончина Сергея Александровича искупала все прочие, заслуженные или незаслуженные, обвинения в его адрес.

В тот роковой день великий князь в третьем часу пополудни выехал из кремлевского Николаевского дворца. Он направлялся к себе в генерал-губернаторский дом на Тверскую. Обогнув Чудов монастырь, великокняжеская карета помчалась по просторной Сенатской площади к Никольским воротам. Но, не доезжая чуть до узких ворот, кучер, естественно, попридержал лошадей. В этот момент к карете метнулся один из прохожих – по виду рабочий, лет тридцати, – и швырнул под нее некий сверток. Раздался страшный взрыв. Сила его была такова, что эхо, будто от грома небесного, донеслось до самых дальних московских окраин. Карета разлетелась на мелкие щепки. Взбесившиеся кони помчались с передним ходом колес и с запутавшимся в упряжи бесчувственным кучером в ворота и были там остановлены какими-то смельчаками. Террорист попытался бежать, но его схватил дежуривший у здания судебных установлений городовой.

После минутной растерянности находящиеся на Сенатской площади очевидцы подошли поближе к месту взрыва, с многолюдной Красной площади в Кремль тоже потянулись испуганные любопытные, из казарм выбежали солдаты. И скоро у Никольских ворот собралась изрядная толпа. Взору людей зрелище предстало потрясающее: тело великого князя было растерзано – голова совершенно разбита, внутренности вырваны силой взрыва и отброшены в сторону. Вокруг валялись куски мяса. Офицер велел кому-то из нижних чинов снять шинель и накрыть изуродованные останки великого князя. Получилась картина, наглядно иллюстрирующая бренность бытия: еще несколько минут назад этот всесильный великий князь, импозантный красавец, блестящий военный, не признающий иных туалетов, кроме шитых золотом парадных генеральских мундиров, теперь, разорванный на куски, лежал на снегу под солдатскою шинелью.

Так на Россию посыпались удары – и снаружи, и изнутри: и военные поражения, и внутренние потрясения. Причем последние безусловно являлись эхом первых: когда из Маньчжурии доходили известия об очередной катастрофе, в России смута поднималась с новою силой.