Твердь небесная

Разгоряченные стрельбой и опьяненные успехом, драгуны совершенно оставили вниманием тыл. Кто-то из них уже спешился, чтобы ворваться в подъезд и добить, если потребуется, мятежников. И тут им в самые спины грохнули три выстрела. Самородов и его бойцы, наверное, тщательно прицелились, прежде чем стрелять, – у них была такая возможность, – потому что один драгун тотчас свалился замертво, а еще двое вскрикнули, получив ранения.

Сообразив, что они попали в засаду, драгуны поспешно ускакали к Арбатской.

Дружинники немедленно выбрались из своих укрытий.

– Забрать оружие! – распорядился Мещерин, кивнув на валяющиеся винтовки.

Дружинники кинулись исполнять, – армейские винтовки для повстанцев были дороже пушек!

– Володя! – воскликнул Самородов. – А один жив! Ранен! – Он показал рукой на одного из лежавших на снегу драгун. – Что делать?

Мещерин, ни слова не говоря, подошел к драгуну, который с мольбой в глазах смотрел на победителей, и направил на него наган. Но выстрелить не успел. К нему одним прыжком подскочил Самородов и ногой выбил у друга наган из руки.

– Ты что?! Ты что?! – заикаясь, приговаривал Самородов, не находя, видимо, более слов. – Ты что?!.

– Дурак! – зло выругался Мещерин. – Здесь не действуют законы войны! Пойми ты! Он для нас не комбатант! А предатель и палач своего народа. А таких безжалостно убивают! Или добивают, если надо! Как мародеров! Как!.. – Мещерин оборвался. – Все за мной! – глухо приказал он.

И, подобрав наган, пошел в сторону Арбатской.

– Вы поняли, как надо с ними бороться? – отрывисто поучал своих людей Мещерин, ни на кого не глядя. – Вот чего они боятся! Нам бы сотен пять таких отрядов, и Москва – наша. Всю нечисть перебили бы! И никакой жалости к ним! Никакой жалости! Пожалеем – проиграем!

На Хаю слова Мещерина и особенно его намерение добить раненого драгуна произвели потрясающее впечатление. Она, сама девушка бесстрашная и жертвенная, потерялась от такого его революционного неистовства, от такой святой жестокости, одновременно испугалась и пришла в восхищение. Хая шла следом за Мещериным и с удивлением смотрела на него, будто сделав какое-то важное неожиданное открытие. Такого Мещерина она прежде не знала! Вместо мечтательного юноши, упивающегося при каждом случае своим красноречием, почтительного со всеми, как гимназист младшего класса, а в обхождении с женским полом еще и бесподобно галантного, перед ней предстал теперь хладнокровный, бескомпромиссный борец за идею, не стесненный никакими этическими правилами.

Дружинники вышли на Арбатскую. Уже смеркалось. Но Мещерин и в полумраке разглядел у Александровского училища на Знаменке большую группу военных – не менее роты. Что именно собирались предпринять александровцы, Мещерин не стал дожидаться выяснить и поскорее увел своих людей в противоположную от училища сторону – юркнул в Филипповский переулок. Естественно! – глупо было им лезть на рожон при столь очевидном превосходстве неприятеля.

– Видали: целое войско стоит! – продолжал учить Мещерин подчиненных. – Но мы им не по зубам! Им нужен простор. А в городских трущобах они бессильны. Ну завтра мы им дадим сражение! Сегодня только маневры были…

– Да! – хватился Мещерин. – Мы же оружие захватили! Значит, можем еще один отряд вооружить. Хая, у тебя – наган, останешься во главе моего отряда! – Он приказал как отрезал. – С винтовками вы завтра набьете их, как белок! А я заберу у вас ружья и передам другим бойцам. Благо людей хватает.

– Ты, верно, считаешь меня полководцем, за плечами которого не одна выигранная кампания? – спросила Хая безо всякой иронии, ибо она уже поняла, что шутками Мещерина теперь, пожалуй, можно только прогневить.

Строгий командир и в самом деле нахмурился, собираясь, очевидно, ответить жестко, сообразно обстоятельствам, но его предупредил Самородов:

– Ты что, не понимаешь? – девушка хочет с тобой быть!

Мещерин, будто вспомнив о чем-то, внимательно посмотрел на Хаю. Казалось, он что-то понял наконец. Но, ни слова не сказав, отвернулся и пошел дальше.

По Пречистенскому бульвару они дошли до самого храма Христа. После Арбатской они нигде больше не встретили ни городового, ни казака, ни солдата. Казалось, все они попрятались, не в силах противостоять набирающему силу восстанию. Во всяком случае, вооруженные дружинники могли чувствовать себя почти хозяевами города.

Мещерин распустил своих бойцов, велев всем завтра до рассвета быть у Смоленского рынка. Все поспешили оставить своего командира наедине с невестой.

Только что бывший до безрассудства, до жестокости решительным, оставшись наедине с Хаей, Мещерин сник, потерялся. Он стоял столбом и не находил, что бы сказать девушке: прощаться с Хаей ему теперь не хотелось, – напротив, у него теплилась надежда сегодня с ней не расстаться, – но и заполнить хоть какою репликой мучительную паузу у него никак не получалось – все казалось пустым, пошлым…

– Это вы с кузеном давеча взорвали охранку? – спросила Хая. Она так и называла Самородова с тех пор, как ее покойная подруга Маша привела в кружок своего двоюродного братца.