Твёрдость по Бринеллю

В доме было уже тепло, но не очень-то уютно. Я никогда не чувствовала себя здесь уютно (может, потому, что никогда не приезжала летом) — не то что в просторном, солнечном, высоком доме бабушки Дуни (по маме), где я привычно проводила свои каникулы. А дом деда состоял из пяти небольших клетушек и одной комнаты побольше — "зала": так дед его разгородил, когда Евгений женился. Кухня и каморка деда были жилищем аскета — ничего лишнего, никаких украшений. В следующих комнатах, сейчас почти нежилых, окна украшали тюлевые занавески, на дверях висели цветастые шторы с бахромой, пол закрывали домотканые половики (гостей "в сапогах" дед туда не пускал), а в "зале" и в отгороженной от него спаленке, с иконой в углу, половики на полу лежали в два слоя. На круглом столе под попоной стояла швейная машинка "Зингер" (дед сам шил себе рубахи, портки, занавески и прочие необходимые вещи), в простенке стоял новый, нелепо смотревшийся здесь трельяж, у стены — новехонькое пианино, накрытое самошитым ситцевым покрывалом. В обеих передних комнатах на стенах висели ковры, стояли мягкие диваны и были подвешены люстры, прямо с красовавшимися на них ценниками.

— Дед, да у тебя тут шикарно, — удивилась я.

Дед сверкнул ослепительной улыбкой, и в восемьдесят три года делающей его мальчиком:

— Я еще машину куплю, и поставлю ее в гараж.

— Зачем?

— А пусть стоит.

Ну чего непонятного: да чтоб было состояние "полного блага". Приятно, наверно, ощущать, что ты можешь себе это позволить. Ведь всю жизнь дед недоедал, скупился… Экономил, скапливал. А обстановкой стал обзаводиться недавно — видно, когда понял, что денег в могилу все равно не унесешь, а то и начал бояться, что нечаянная денежная реформа все накопленное отнимет. Всю жизнь копил, чуть ли не в рубище ходил, бабке на конфеты к чаю жалел, дочери — на кино двадцать копеек, а потом вдруг, незадолго до бабушкиной смерти, трельяж ей купил, коврами стены завесил. Пианино вот поставил… "Пусть внучка играет". Машины помог и сыну, и зятю купить. Теперь о своей мечтает — богатый! "Пускай стоит"…

Я продолжаю осматривать дедово хозяйство, любопытствую.

— Кофе хошь? — спрашивает дед и, кажется, не шутит.

— У тебя что — кофе есть?

— Есть. Свое, — дед показывает в банке черный мелкий порошок.

— А что это?

— Хлеб пережженный.

Дед наливает мне из чайника слабо заваренный напиток. По вкусу — действительно, похож на кофе.

— Ну ты, дед, кудесник! А занавески сам сшил?

— Сам.

— И стираешь сам?

— Все сам, у меня машина есть.

Я выхожу в сени и, любопытствуя, спускаюсь в пустующий сейчас хлев: раньше тут всегда стояла корова, да и телочка — дед выращивал скот на убой и "сдавал государству"; никогда он не был "коллективным" нищим "хозником", а всегда был и оставался индивидуалистом, хозяином. Скот он не держит лишь первый год — по старости, а делянку травы еще разрабатывает, сено продает. Для него всегда была "перестройка". "Вот сейчас-то волю дали, вот годы-те бы мне вернуть, ох ты моёсеньки…" — вздыхает…

Вдруг по хлеву, испугав меня, пронеслась невесть откуда взявшаяся дикая дедова кошка, и я, не уступая ей в скорости, тут же выскакиваю из пустого хлева. Из сеней, обойдя старого Дружка, выхожу и иду по двору: заглядываю в крытый двойной избушкой колодец с плохой уже, мутной водой, в заброшенную баню — некому теперь стало мыться, дед ходит в городскую: "Что мне, сорок копеек жалко?" — пояснял. Иду за дом, там — занесенный снегом огород с высохшей картофельной ботвой, а в отдалении, у забора, — свежепосаженные деревья, тридцать семь штук: рябинки, березки.

Возвращаюсь в дом:

— Дед, кто деревья садил?

— Я, недавно.

— Зачем?

— А чтоб люди помнили.

"Ах ты, молодец!" — изумляюсь я.

***

Яна все вьется возле деда, глядит на него умильно. Дед старый. Голова ушла в плечи, горбится, глаза слезятся. "Мне его так жалко…" — шепчет она мне тайком. "Проживи лучше такую жизнь, как он, а потом жалей, — одергиваю я ее, — не за что его жалеть!"

Жалея, Яна старается, как может, помочь деду: подметает пол, ходит за ним следом, стараясь его поддержать, подхватить под локоть; топит углем котел — дедову "отопительную систему", чтобы обогреть всю избу — гости приехали. А Алька, младшая, только носится по комнатам, шумит да путается у всех в ногах.

Я, соскучившись, пошла исследовать ближайшие магазины. Товаров здесь, как всегда, навалом; большинство импортных. Но у меня, как всегда, пусто в кошельке. Трачусь только на колготки — это большой дефицит — и покупаю красную рубаху в подарок деду (чисто символический конечно), а в продуктовом — красных помидоров.

Прихожу с покупками; в доме тепло и угарно. Дед хвалит Яну: "Ай да помощница", — а Яна знай шурует уголь в топку. Помидорам дед обрадовался, деньги мне за них категорически отдал, а за рубаху стал корить: "Зачем, у меня их полно, еще не ношенных, да самошитых сколько — зря потратилась, тебе самой деньги нужны!" А я и не подумала, что у деда, при его экономности, всего полно. Пожалела о последних, зряшно потраченных деньгах… Но так хотелось видеть деда в новой рубахе, и все-таки подарок есть подарок.