Твердые реки, мраморный ветер

Люди шли мимо – вперед, назад, с озабоченными или равнодушными лицами, с детьми и без. Они разговаривали и шли молча, и все они были вежливы и добры. И у всех был дом, планы, заботы, радости и горести – все то, чего не было и быть теперь не могло у Джейн. Это был чужой мир. И он был враждебен. Его враждебность была скрыта под маской вежливости и позитивного отношения. Они не нападали из-за угла, не отнимали денег и даже могли бы помочь в трудной ситуации, если суметь, что совсем нетрудно, возбудить в них нужные механизмы. И все же, как это ни удивительно, этот мир враждебен. Эти люди – убийцы. Джейн вспомнила рассказ Брэдбери о марсианах, которые, будучи похожи на добрых людей, усыпляли бдительность космонавтов и убивали их. Здесь никто не притворялся добрым – эти люди и в самом деле были добрые и участливые в своей массе, и всё же эта самая доброта была ядовитой. Все они вышли из конвейера тотального самоподавления, и все они продолжают изо всех сил поддерживать его ход. Они страдают и срываются в истериках, они мучаются от серости, они угасают в зловонном болоте довольства и озабоченности мнением, и всё же они знают, что у них все в порядке, все хорошо, иначе и нельзя, и так они воспитают своих детей, и вот такая девочка Мелисса вырастает не ежом, не активным и радостным пупсом, а придатком принятых ею правил жизни, как неприятны и неудобны они бы ни были для нее, и ясно, что та же Мелисса встанет грудью на защиту этих порядков, этого конвейера смерти – вспомнить только возмущение, с которым она отразила наезд Джейн на свою мерзкую мамочку! Глупо, совершенно глупо представлять Мелиссу как жертву, страдающую в тюрьме. Это она и есть сама свой тюремщик. Заключенные – дети, может быть двух-трехлетние, а те, что старше, неумолимо превращаются в собственных тюремщиков и встают в ряды киллеров и их приспешников.

Джейн вспомнила свое изумление, когда смотрела репортаж из Франции. Женщины, закутанные наглухо в черную абайю, давали интервью, в котором распинались про то – какую свободу дает им эта одежда, и какой опасности – нравственной и физической, подвергались бы они без нее. Тогда ей тоже стало ясно, что здесь нет жертв. Нет несчастных и угнетенных женщин – никакой диктаторский античеловеческий режим не мог бы существовать без того, чтобы его поддерживали сами жертвы. Эти женщины – и есть сами свои тюремщики, несущие полную меру ответственности за то, что они делают с собой и своими дочерьми. Мелисса – и есть сама преступник, который и сам готов покончить самоубийством, и любые поползновения против угнетающей его системы будет воспринимать как личное оскорбление.

Но почему, почему они думают, что имеют право?? Вот идет какой-то мужик, тащит за собой ребенка, кто дал ему право быть хозяином? Ведь ребенок – живой человек! Даже управление автомобилем требует получения прав, сдачи экзаменов, а что учил и сдавал этот человек?? Да ничего! Он получает право рабовладельца над неким человеком только потому, что из его семени родился человек. И эта система поддерживается тем, что, будучи железобетонно запрограммированы, дети сами в очень раннем возрасте становятся соучастниками этих преступлений. Морды идут единственным, наверное, возможным путем, проводя курсы для малолеток, но может ли это сильно задеть, изменить человека? Ну хорошо, сходит он на курсы и послушает основы "психологической подготовки", но разве не будет все это выбито напрочь последующим влиянием всего окружающего их мира? Сколько тысяч прошло эти курсы? И сколько имеется морд и беженцев? Эффективность ничтожна! Но что тут можно изменить? Ведь чтобы не было такого жесткого промывания мозгов, детей нужно отнимать у родителей сразу после рождения и вообще не отдавать им их обратно, но это же невозможно… Какой рабовладелец добровольно отдаст своего раба?

И в этот момент в голове Джейн медленно, словно крадучись, сконденсировалась удивительной простоты мысль. Она была так чиста, так ясна и так поразительна, что Джейн замерла, пораженная тем, до чего додумалась. Она стояла там, опустив взгляд, среди медленно огибающего ее потока людей, и крутила эту мысль и так, и эдак, и с каждой секундой образы становились более ясными, планы – более определенными, и когда, наконец, она подняла голову, ее лицо светилось чистой, умиротворенной и непоколебимой решимостью человека, который нашел что-то своё.

Глава 23