Тверской Баскак (СИ)

Этим вопросом многие донимают нас с самого приезда, ибо никому не понятно, зачем мы скупаем зерно по предельной цене. Никому здесь и в голову не может прийти, что кто-то может пойти супротив ганзейских и новгородских оптовиков. До сего дня мы либо вообще не отвечали на него, либо отделывались шуткой, но теперь вижу отвертеться не удастся и пришло время разборок. Поэтому для начала изображаю обиду хозяина на непростительную бестактность гостя.

— Во-первых, для тебя я не Фрязин, а Иоанн Луиджи Манчини, — даю ему минуту для усвоения маленькой выволочки и продолжаю, — а во-вторых, почему ты решил, что можешь с меня чего-то спрашивать?! — Как-то вдруг окончательно осознав, что конфронтации не избежать, я мгновенно принимаю решение и намеренно иду на обострение. — Мы с товарищами делаем то, что считаем нужным для нас и ни перед кем отчитываться не собираемся.

Ухмылка на лице новгородца стала еще больше похожа на волчий оскал, и он едва заметно скосился на сидящего рядом немца. Тот никак не отреагировал, сделав вид, что вообще плохо понимает, о чем тут говорят. Епифаний недовольно поморщился, но тут же вновь постарался вернуться к роли рубахи-парня.

— Вот зря ты так, Иван Фрязин. — Он надавил на последнее слово, давая понять, что здесь на Руси, откуда бы мы иностранцы не приехали, все равно мы все либо фрязины, либо немцы. — Мы же к тебе по-доброму. Пришли поговорить по-людски, а ты грубишь. Общество ведь может и обидеться! — Он вдруг навалился на стол приблизив ко мне свою здоровенную башку. — А ежели общество обидится, то мало никому не покажется. Можно ведь не то что прибылей, а и живота своего лишиться на раз!

Алтын Зуб попытался было вставить слово и немного сгладить ситуацию, но я не дал, остановив того жестом. Глядя в холодные злые глаза новгородца, думаю о том, что не надо оттягивать то, чего все равно не избежать.

Епифаний, неправильно оценив мое молчание, нажимает.

— Так что скажешь?! Ты здесь, на Москве, многих торговых людей обидел и хорошо бы было это дело уладить.

Как они хотят уладить дело, я примерно представляю и мне это совершенно не подходит. К неизбежному столкновению мы готовы. Ситуация уже не раз проговаривалась с Калидой, и тот с абсолютной уверенностью убедил меня, что как бы не обернулось дело, но здесь на Москве ни новгородцы, ни немцы свару устраивать не станут. Власть в городе этого не потерпит, а ссориться с людьми Великого князя им не с руки. Вернуть свое они попытаются на обратной дороге в Тверь, и именно к такому повороту нам следует готовиться.

Готовы мы или нет, это только время может показать, но страха у меня нет, поэтому, поднявшись из-за стола, говорю жестко, но с насмешливо-издевательской ноткой.

— Всех, кого мы обидели, я прощаю! — Обвожу взглядом слегка ошарашенных гостей и добавляю. — Другого ответа не будет, так всем и передайте.

Глава 8

Караван из почти тридцати возов тянется по узкой зимней дороге. Слева и справа сплошной темной стеной стоит сосновый лес. По низу режет глаз девственная белизна сугробов, а над головой плывут зеленые кроны, придавленные шапками белого снега.

Запряженная в сани коняга вяло перебирает ногами, и полозья натужно скрипят, давя утрамбованный снег. Я лежу в санях прямо на мешках с зерном и пялюсь в голубое оконце чистого неба посреди серых тяжелых облаков.

Возок идет по накатанной дороге ровно и меня, закутанного в теплый тулуп, клонит в сон, но я креплюсь. Не время спать! Пошел второй день пути, и сейчас теоретически самое удобной место для нападения. Московская земля закончилась, и случись что, претензии предъявлять некому, разве что самому себе. Тут как бы уже власть Тверская, а в Твери я княжий человек и наместник. Стало быть, если меня ограбят, то я и виноват. Не доглядел!

Усмехаюсь про себя и, приподнявшись, всматриваюсь в темноту леса.

«Да нет, ничего я так не увижу, нечего зря и пялиться! — Откидываюсь назад и натягиваю тулуп до самого носа. — Все, что можно было сделать, уже сделано, а там как бог даст».

Успокаиваю себя и в очередной раз мысленно, просматриваю всю расстановку сил. Впереди едут верхами трое боярских детей, еще двое позади каравана. Эта пятерка, присланная тысяцким Луготой. Она в бронях, при мечах и копьях, и любому стороннему человеку должна казаться главной нашей охраной. На этом строится большая половина моего замысла, потому что как у всякого человека двадцать первого века, избалованного кинематографом, у меня нет сомнений в тактике будущего нападения.