Тверской гость

— Ему! — поддержал Копылов. — Вы, ребята, не сдавайте, за свое стойте! Вот, слыхал я, игумен в Угличе своих сирот непомерно обложил, так они грамоту епископу послали, челом били, и он заступился.

— Правда, — горячо подхватил Афанасий. — Отменил игумен поборы-то непомерные. Вот и вам надо так.

В кучке княтинцев зашевелились, заговорили:

— Игумен вольничает…

— Есть правда-то на свете!

— Великий князь заступится…

— К епископу идти…

Федор поднял голову:

— Как пойдешь-то? Грамоту надо… Так не пробьешься:

Обнадеженные было княтинцы приуныли.

— Известно, грамоту…

— Куды без нее?

— А платить чем?

— Не, теперь одно — по миру волочиться…

Никитин положил руку на плечо Федору.

— Я вам грамоту напишу.

Федор недоверчиво спросил:

— Ай можешь?

— Могу, ребяты… Иванка! — обернулся Никитин к Лапшеву. — Сгоняй-ка на ладью, возьми у меня в коробе, в синем, тетрадку да склянку с чернилами.

— Сейчас, дядя Афанасий!

Иванка припустил бегом. Никитин и Копылов опустились на траву. Княтинцы по-прежнему жались к ним.

— Да вы кто будете-то? — спросил Федор.

— Купцы, — ответил Никитин.

— Ваша доля вольная, — опять вытирая кровь с лица и морщась, вздохнул Федор. — Вам что? Купил — продал… А тут, видишь, как…

— Да и у нас не сладко, — утешил его Копылов. — Не слыхал, что ль, как дерут с нашего брата? А то и пограбят…

— Дело торговое, — равнодушно согласился Федор. — Из наших, после воли, двое тоже в купцы ушли. Один, слышь, выбился. В Твери. Прошка Викешьев… Не слыхали, часом?

— Нет, — подумав, отозвался Никитин. — Не упомню.

— Конешно, где всех узнать… Тверь большая.

Он умолк и уставился на пожар. Тлели бревна нижних венцов. Метался пепел. Смотрели, как догорает деревенька, и купцы. Подошла Марфа. Она еле двигала ногами после побоев. Села рядом с Федором, потрогала его за плечо, словно убеждаясь, что жив, и строго, испытывая, оглядела тверских.

— Мать? — спросил Копылов. И, не дожидаясь ответа, сам сказал: Мать…

Вместо Ивана присеменил Микешин. Наглотавшись гари, перхал, сплевывал. На его дорожный кафтан упала искра, прожгла дырочку. Сунув Никитину тетрадь и склянку, Микешин стянул кафтан и стал с досадой рассматривать порчу. Не выдержал и сердито буркнул:

— Вот понесла нелегкая…

Копылов, зло сощурив глаза, процедил сквозь зубы:

— Люди о доме сгоревшем меньше плачутся, чем ты о дырке…

— Люди, люди, — пробурчал Микешин. — Кафтан-то всего четыре лета ношен…

Княтинцы сбились вокруг Никитина, говорили наперебой.

— Про Ваську Немытого вставь. Трое детишек осталось…

— Сараи с сеном были! Сено впиши.

— Скотину, скотину не забудь!..

Никитин, которому раздобыли чурбачок вместо стола, кивая, записывал…

Кончив рассматривать дырку, Микешин осторожно свернул кафтан, поглядел на княтинцев и спросил у Копылова:

— Грамоту, стало быть, пишут?

— Грамоту.

— Ну, я в стороне. А Никитин зря встрял.

— Как зря? — резко повернулся Копылов. — Людей, зорят.

— Их зорят, им и плакаться. Не наше дело. Еще неизвестно, кто прав. Может, игумен.

— Дома жечь, народ убивать, детей пороть? Прав?!

— А ты на меня не лезь! Не я жег-то…

Марфа, слышавшая их разговор, в горестном молчании уставилась на Микешина.

— Ты чего, тетка, а? Чего? — поеживаясь от ее взгляда, заулыбался Микешин. — Чего глядишь-то? Беда у вас, стало быть, а?

Марфа не отвечала и не отводила глаз.

— Ну, я пойду! — засобирался Микешин. — Тронулась старая, видать… Так мы в ладье будем, управляйтесь живее…

Он быстро зашагал по улочке, обернулся раз, другой, согнулся и припустил чуть ли не бегом.

Марфа тяжко вздохнула, перевела глаза на Копылова и проговорила:

— Ваш он?

— Наш, — нехотя признал Копылов.

— Жалконькой, — сокрушенно покачала головой Марфа. — Как жить-то будет? Один-то?

От этой неожиданной жалости поротой, погоревшей старухи Копылова даже озноб пробрал.

…Кое-как Никитин кончил писать. Буквы лежали неровно, перо в нескольких местах прорвало бумагу. Он подул на чернила, чтоб просохли. Княтинцы благоговейно смотрели на его губы.

— Ну, слушайте, прочту.

Никитин, держа лист обеими руками, начал:

— "Се мы, сироты княтинские, бьем тебе челом, великий княже, на игумена монастыря Бориса и Глеба, на Перфилия. А тот игумен давно на наши земли и луга глядел и замыслил привести их к своим…"

Кончив читать, он поднял голову:

— Так ли писано?

— Так! Так!

— Все правда!

Никитин передал грамоту Федору. Лисица, отерев руки, бережно принял лист, так и впился глазами в черные строки. Из кучки княтинцев высунулась молодая баба, держа в напряженно вытянутой руке узелок.

— Прими, кормилец. Яички тут, уцелели…

Никитин попятился.

— Да что ты? Нехристь я, что ли, брать с вас?

Баба все держала узелок. Копылов подошел сбоку, властно, но ласково согнул ее руку, подтолкнул бабу назад.

— Не гневи бога, молодица… Ну, прощайте, мужики. Дай вам бог удачи! Пошли, Афанасий.

— Постой, — удержал его Никитин. — Слушай, Федор, Тверь ты знаешь?

— Нет.

— Ну, когда придете, спроси на посаде избу Никитина. Постоишь там, у меня, пока дело решится.