Тверской гость

— Все из Бендера! — прохрипел хазиначи. — Мерзавцы, воры, разбойники, но лучших нет. Зато и стоят дешево. А что? Жульничают?

— Нет. Я так, — ответил Никитин.

После трапезы, во время которой Афанасию кусок в горло не лез, перс растянулся на ковре и сразу захрапел. Он спал часа два, не обращая внимания на докучных мух, заползавших ему в нос и рот. Никитин заснуть не смог, лежал, запрокинув руки под голову. Думы были вялы, отрывочны. Храпевший в двух шагах Мухаммед наводил на осторожную мысль: да так ли сказочна эта самая Индия?

Подсчитал деньги, прикинул, во что станет перевоз коня, выходило подходяще как будто, но опаска оставалась. Хорошо, если коня довезешь, ну, а коли сдохнет конь, что, говорят, часто бывает, тогда как? В такой дали без денег остаться — гибель. Чего доброго, и на Русь не вернешься!

Русь! У Афанасия защемило сердце. Выпростав руки из-под головы, он сел, скрипнул зубами. Два года скоро, как идет он, одинокий, все дальше и дальше от родной земли. Путь оказался трудней, чем думалось. Но неужели, столько выдержав, сдаться? Или верно — не бывать ему в Индии? Не судьба?

Ему вдруг страстно захотелось услышать родную речь, послушать девичий смех на посиделках, оказаться в привычном с детства мире, на земле, где каждый кустик издалека кажется другом.

Лицо Олены, в платке под соболиной шапкой, грустно улыбнулось ему на посадской улице, и в бендерском доме он почуял запах талого снега в Твери. Залились, зазвонили колокола, скрипнули полозья пролетающих саней, заметались над крестами галки, и вдруг отчетливо послышался голос Аграфены Кашиной: "Пустой мужичонка! Пустой!" И раздалось микешинское хихиканье.

Никитин сильно провел по лицу рукой и окликнул перса:

— Не пора ли, ходжа? Все проспим!

Остаток дня он не присел, замучился сам и замучил людей, но и еле живой от жары торопил и торопил подручных. Ближе к вечеру опасения Мухаммеда сбылись. Афанасию подсунули старую лошадь. Ощутив под рукой подпиленные зубы коня, он оглянулся. Ястребоглазый равнодушно помахивал путами, кривоносый старик уже тащил дымящееся тавро, двое других бендерцев связывали одру задние ноги и неестественно деловито бранились.

— Коня увести! Не таврить! — крикнул Никитин. — Привязать здесь.

Бендерцы, вязавшие лошади ноги, тотчас оборвали брань и вскочили.

— Зачем?

— Почему гонишь коня?

— Ваш конь!

Они лезли к Никитину, размахивая худыми, грязными руками, дышали на него чесноком, темные, узкие глаза их бегали.

Не отвечая, Афанасий рванул за повод, отвел лошадь в дальний от ворот угол, накрепко привязал к столбу. Бендерцы сразу умолкли. Туркмен с хищными глазами негромко свистнул.

— Давай коней! — хмуро распорядился Никитин. — Вечером разберемся. Ну? Идите! Быстро!

В тяжелом молчании заклеймили двух кобыл-полуторочек. Когда бендерцы ушли за третьей и четвертой лошадьми, старик, задержавшийся возле Никитина, прошамкал:

— Прости людям ошибку, ходжа.

— Это не ошибка! — отрезал Никитин.

— Хозяин выгонит их.

— За дело.

— Э, за дело… Один аллах безгрешен, а у них семьи, дети. Не лишай хлеба голодных.

Старик вздохнул и засеменил к мехам. Бендерцы уныло подвели лошадей. Ястребоглазый все насвистывал. Так прошел час. Начало смеркаться. Привязанная в углу лошадь тяжко вздыхала.

Заклеймив очередного коня, Афанасий мотнул головой в сторону злополучной скотины:

— Уведите…

Бендерцы не поняли.

— Не видал я ее! — сердито сказал Афанасий. — И вы не видали. Все. Гоните прочь! Горе-барышники.

Старик распрямил спину и осклабился, бендерцы ожили. Ястребоглазый покосился на Никитина и пощипал усы-щеточку.

— Живей, живей! — сурово поторопил Афанасий. — Еще пяток дотемна пропустим…

Отпустив низко кланяющихся бендерцев, Никитин вышел из загончика и остановился, вглядываясь в улочку, откуда должен был появиться Мухаммед.

Туркмен с глазами дикой птицы подошел к нему неслышно, крадучись. В сумерках они постояли, не различая лиц друг друга, потом туркмен загадочно сказал:

— Хорошо, что ты простил их.

Афанасий усмехнулся:

— Грозишь? Не пуглив.

— Дай руку, — попросил туркмен. — Так. Теперь согни мою. Гни, гни… Сильнее.

Легко сдержав нажим Никитина, Ястребоглазый без видимого усилия пригнул его руку к земле.

— Вот так, — вымолвил он. — Видишь, как бывает в жизни? Добрых снов тебе, ходжа…

И исчез в ночи.

Переправляясь в эту ночь в Ормуз, Никитин почему-то чувствовал себя легко-легко. Спалось крепко.

Клеймение подходило к концу. Бендерцы привыкли к Никитину, часто жаловались на трудную жизнь, на малую плату. Он обещал поговорить с хазиначи и сдержал слово, но Мухаммед отмахнулся от него:

— Врут, врут. Я хорошо плачу.

Никитин передал его ответ. Старик понурился, а молодой туркмен сильно и далеко плюнул, пнул ногой подвернувшийся камень и спросил:

— Видишь? А спрашивал, отчего я зол. Бедному добрым быть не по карману.

— Уйди, — посоветовал Никитин. — Ты же молодой, здоровый.

— Чужая ноша легка! — пробормотал туркмен отходя.

— У него здесь больная мать и маленькая сестра, — сказал кривоносый старик. — К девочке уже приценивались, но Музаффар не хочет, чтоб она выросла распутницей.

— Пусть замуж выдаст.