Тверской гость

— Тебя не спросили! — крикнул Кашин, которого нытье жены злило еще больше. — Не твоего ума дело! У печи сиди!

— Господи, да разве я против твоей воли иду? Ну как пограбят Никитина-те… иль еще что… Не верю я ему, не верю. Чернокнижник он, сказывают.

— Дура! — крикнул Кашин. — Чего ты все каркаешь? Чего? Накаркаешь в самом деле беду какую. — Он перекрестился, заговорил мягче: — Таких, как Никитин-то, поискать еще. Тебе и не понять, тетехе… Ступай!

Но Аграфена не уходила.

— Василий свет-батюшка, — шмыгая носом, продолжала она. — Не гневайся на меня, темную, молчала до сих пор… Виновата. Теперь скажу… Афанасий-те на Оленушку заглядывается…

— Эка! — обнажил еще крепкие зубы Кашин. — И что? Убыло у ней от этого, что ли?

Аграфена все плакала.

— Голый же он! Мне-то, матери, каково…

— Не мели! — оборвал Кашин жену. — Вроде не свадебный сговор у меня с Афанасием, а дело…

— Да и Олена-то… тоже.

— Что тоже?

— Не видишь нешто? Девка в поре, а краснобай-то ее с толку сбивает… Вон и седни все глаза проглядела — не идет ли молодец…

— Не ври, не ври! — подергал бороду Кашин. Глаза его сузились. — Не ее дело женихов выбирать.

— Да ведь сохнет девка… Гнал бы ты Никитина со двора, батюшка. Лучше было бы… Вишь, и Барыковы серчают. Сговор ведь у вас.

— Ну, не болтай! Наслушался! — прикрикнул Кашин, как только жена заговорила о его делах. — Будя! Захочу, так и за Никитина Олену выдам!

Аграфена охнула, разинув рот, стояла у порога, не в силах ничего ответить. Тупой вид жены доставил Кашину неизъяснимое удовольствие, и чтобы еще больше досадить ей, он добавил:

— И выдам! Вот вернется с прибытком, пускай сватов, шлет! И не откажу, не откажу!..

Но он тут же умолк, шагнул к Аграфене:

— Чего? Чего?

Та брякнулась ему в ноги, завопила:

— Пропала Олена-то! С утра нет!

— А в церкви?!

— Нетути…

— Кафтан давай! Ваську зови! Лошадь зови… тьфу! запрягай! Скоты, срамники-и-и! Куда она деться-то могла! Проучу вот палкой, старая дура!

— Да куды ж ты поедешь, батюшка?.. И купцы придут!

От простого вопроса Кашин так и сел. Верно, куда ехать за своевольной дочерью, всегда доставлявшей ему одни тревоги? Да и перед людьми совестно. Вот-вот появятся у ворот.

— Вон! — закричал он на жену. — А Олене… А Олену… — Василий Кашин захлебнулся слюной.

— Сам управлюсь! — наконец выговорил он. — Запри, как придет! Ужо ей…

Тайком выскользнув за ворота отцовского дома, Олена на миг остановилась, прижавшись спиной к забору, переводя дыхание и прислушиваясь, а потом быстро, не оборачиваясь, пошла по переулку и свернула за угол.

Она шла, низко опустив платок. Все дрожало в ней. И хотя утренние улочки были пустынны, — лишь изредка попадались какая-нибудь старушонка или сонный сторож, — Олене казалось, что все знают, кто она, куда и зачем идет, и осуждающе, злорадно смотрят вслед.

Но она не замедляла шага и даже сгоряча так глянула на случайно подвернувшуюся богомолку, что та отшатнулась и перекрестилась.

На миг мелькнула у Олены мысль зайти в церковь, но она тут же прогнала эту мысль, гневно раздув ноздри тонкого, отцовского, носа и упрямо вздернув голову.

Дорога была не близкая, через всю Тверь, в Ямскую слободу, и Олена спешила, чтоб поскорее вернуться домой.

Аграфена Кашина не зря дрожала за дочь. Все началось весной, в те дни, когда пушится вая[19] и девушки бегают завивать березки, унося тайно испеченную яичницу, чтоб положить ее под выбранное деревце, и водят вокруг хороводы.

Как-то раз Олена шла с матерью из храма. Подбирая полы длинных шуб, они с трудом обходили расползшиеся лужи. Неподалеку от дома совсем застряли. Перегородив дорогу, в переулке билась крестьянская лошаденка, тщетно пытавшаяся выдрать из тягучей грязищи тяжелый воз. Охрипший от брани мужик в разбитых лаптях испуганно косился на скучившихся посадских и остервенело бил лошаденку кнутовищем. Острые ребра животного, туго обтянутые изъеденной слепнями кожей, ходили ходуном.

— В ухо ему, лапотнику, дать!

— Лупи, лупи, не жалей!

— Самого кнутом надо! — неслось из кучки горожан.

— А ну, отойди! — услышала вдруг Олена, и появившийся откуда-то высокий голубоглазый человек в меховой шапке, в шубе нараспашку, расталкивая ротозеев, шагнул в грязь, к телеге. Он с такой силой наддал плечом, что увязший воз приподнялся, посунулся вперед, и лошадка, почуяв облегчение, легко выкатила его на сухое место. Обрадованный мужик, зачмокав, погнал конягу, забыв и слово сказать.

— Никитин! — недружелюбно сказали возле Олены.

Она с любопытством стала рассматривать этого человека, о котором столько судачили, и вспыхнула, встретив внезапный взгляд его светлых глаз.

Обтиравший сапоги Никитин выпрямился, удивленно подняв темные брови, но заметил Аграфену Кашину и, улыбаясь, поклонился:

— Не признал дочь твою. Выросла!

— Да ты ить все в чужие земли ездишь, где ж тверских признавать, ядовито ответила Аграфена и прошла мимо.

Олене стыдно стало за мать. Смущенная, она повернулась и снова увидела светлые, удивленные глаза, смотревшие на нее…

Олене в начале мая исполнилось шестнадцать лет.

— Невеста! Невеста! — так и слышалось вокруг.