Твое имя (СИ)

Бьярн опустился рядом на колени. Мара увидела, что он протягивает ей свою чашку со взваром. Она допила. Он сел, облокотившись о стену. Мара, стараясь показать, что действительно ему доверяет, что все случившееся сейчас — недоразумение и просто какое-то наваждение, пересилила себя и положила руку ему на сгиб локтя. А потом и голову на плечо. Он ее напарник. Надежный и верный. Не страшно ведь, если два напарника просто посидят рядом…

Бьярн накрыл ее ладонь своей пятерней.

Поцеловал волосы.

Поцеловал застывшие, превратившиеся мгновенно в камень, губы. Он не чувствовал, как Мара под его поцелуями превращается в ледышку. Она оцепенела и даже не дышала.

— Мара… Как ты не видишь… Я люблю тебя, птаха моя…

Отстранился, пытаясь поймать ее взгляд, и наткнулся на дикий ужас в потемневших глазах.

— Отпусти… — произнесла она одними губами.

Бьярн поднялся и ее тоже поднял на ноги. В его глазах горело отчаяние.

— Отпустил. Не держу.

Мара сделала два шага назад, ближе к столу и ножу на доске.

— Любишь, — повторила она. — Любишь меня.

И вдруг начала хохотать так неистово и жутко, что Бьярн вскинул голову, будто его ударили, и ушел, тихо притворив за собой дверь.

Он ушел, а Мара все никак не могла перестать смеяться, сама понимая, что с ней творится что-то неладное.

Но ведь это правда смешно. Что тут можно любить? Стриженые волосы? Обветренные губы? Обломанные ногти? Тело, изуродованное шрамами. Он сам столько раз ее штопал — все видел. Так к чему эта глупая шутка?

Рот горел огнем от его поцелуя. Бьярн пах медом. Медом. Проклятье.

Мара схватила подушку и вцепилась в нее зубами, лишь бы только унять этот смех, что раздирал ее на части. Ничего, завтра все закончится. Бьярн пойдет своей дорогой, а она своей.

*** 14 ***

Светловолосая девочка, уже почти девушка, старательно перерисовывала изображение из книги на лист бумаги. Если бы кто-то мог сейчас заглянуть через ее плечо, он, несомненно, удивился бы, ведь такие юные особы должны рисовать цветы или что-то другое, такое же милое, но старательная художница пыталась перенести на бумагу изображение человеческого легкого. Которое, к слову сказать, казалось ей не менее прекрасным, чем цветок или бабочка. А тот единственный человек, который мог наблюдать за ее работой, нисколько не удивился бы, а скорее похвалил бы свою воспитанницу за усидчивость и старательность.

Он, кстати, скоро явился, удовлетворенно кивнул, увидев, чем занята девочка, и не стал мешать, занялся своими делами — принялся изготовлять вытяжку из листьев Молочного Стреловида для облегчения боли. Только когда время подошло к обеду, он окликнул ученицу:

— Зайчонок, пойдем пожуем, что Всеединый послал.

— Сейчас, дедуля… У меня вот тут, посмотри, не очень выходит…

Профессор Вигге подошел и встал за ее спиной, разглядывая рисунок, который был еще неловким, пока совсем детским, но очень старательным. Улыбнулся, стараясь, чтобы она не заметила его улыбки, а вслух произнес:

— Отлично, зайчонок. До поступления еще четыре года, ты успеешь подготовиться, я обещаю.

Девочка вздохнула. Она была еще не очень уверена в своих силах, но надеялась, что все получится.

— Ты еще обещал, что в следующий раз, когда в город позовут, ты мне разрешишь самой осмотреть больного.

— Помню, помню… Ну, раз обещал…

Биргер Вигге, профессор и известный даже самому Вседержителю медикус, несколько лет назад дал себе зарок отойти от дел. Что-то случилось тогда в Академии медицины, и происшествие это не давало ему покоя. Профессор Вигге бросил кафедру, которую возглавлял, своих студентов, свою безбедную жизнь и удалился в лес, чтобы вести уединенное тихое существование.

Но обмануть свое истинное призвание не так-то просто. Как бы Биргер Вигге ни стремился уйти от своей судьбы, но в конце концов все в округе — и в небольших деревушках, вроде Зилушек и Сморилок, и в городке покрупнее, Лабранте, — узнали о том, что в лесу проживает талантливый медикус, способный вытащить человека буквально с того света. Из города за ним обычно присылали телегу, а деревенские жители чаще приходили сами, если в силах были идти. Если же нет, то профессор Вигге, ворча и ругаясь, отправлялся на помощь больному, даже если за ним прибегали ночью.

Поначалу юная воспитанница, зная о желании дедули Биргера отойти от дел, ревностно охраняла его покой. Сейчас ей смешно было вспоминать о том, как утром первого дня новой жизни она пыталась спровадить с крыльца растерянного молодого мужчину.

— Нет, он никого больше не станет лечить! — выговаривала она ему, уперев руки в бока. — Не трогайте его. Оставьте в покое!

— Кто там? — сварливо окликнул из глубины домика профессор Вигге, а потом и сам шагнул на порог, оттирая пальцы от чернил обрывком тряпицы.

Проситель бухнулся на колени. Глаза его были будто два темных омута, полных безнадежности.

— Жена от бремени не может разрешиться… Второй день уже… Помоги! Всеединым заклинаю, помоги!