Твое сердце будет моим

— Боже, Си, на твой ультразвук слетятся летучие мыши со всего городка! — ворчит Айзек.

Я же, проследив за ее взглядом, вижу на стене библиотеки гигантское стилизованное граффити. Буквы алые, потекшие, словно их написали кровью:

«ТВОЕ СЕРДЦЕ БУДЕТ МОИМ».

Автор надписи оттенил каждую букву серым и черным, чтобы слова выглядели объемными. Жутковато. Но круто.

— Талантливый чувак, — говорит Айзек.

— С чего ты взял, что это парень? — спрашиваю я.

— Чувиха. — Он поднимает руки, будто сдается.

— Спасибо, — улыбаюсь я.

— Твоя работа? — шутит Айзек.

— Конечно! Мы же все знаем, как Лайла красиво рисует. Людей, например… таких, с ручками-палочками и головами-кружочками, — поддразнивает Чейс, еще крепче прижимая меня к себе.

Можно было бы, конечно, съязвить в ответ, но я и правда ужасно рисую.

До дома еще минут пять. Мимо пробегает парочка студентов, изображающих купидонов. Из одежды на них — только куски простыней, прикрывающие задницы. Надеюсь, они схватят обморожение. Придурки.

— Все с ума сошли, — смеюсь я.

Мы сворачиваем за угол, проходим кофейню, горячо любимую всеми студентами, и выходим за границы студгородка. Здесь еще темнее. Плотное переплетение голых ветвей не пропускает свет. Мне всегда страшно ходить здесь в одиночку поздно вечером, хотя, как правило, тут все тихо и мирно. За все время в университете случилось всего лишь одно ограбление, и даже оно не в счет, потому что грабитель нахлестался виски и пытался украсть кошелек у своей же девушки.

Сиенна идет впереди, покачивая худенькими бедрами. Айзек — справа, чуть позади, смеется над ее шуткой.

И тут я замечаю на противоположной стороне улицы парня в толстовке. Идет из клуба? Я снова закусываю нижнюю губу. Я всегда так делаю, когда нервничаю. После смерти родителей я чуть не отгрызла ее к чертям собачьим.

— Тебе не тесновато, Лайл? — усмехается Чейс.

— А? — Оглядываюсь и вижу, что он сошел на проезжую часть, а я иду по тротуару одна. — Ой…

Он хочет еще что-то добавить, и в этот момент раздается громкий хлопок. Чейс хватает меня, я же, наоборот, выкручиваюсь из его рук, пытаясь найти источник шума. Улицу затягивает алый дым.

— Боже, — со смехом выдыхает Чейс. — Неплохо, я аж подскочил!

Сиенна и Айзек хлопают, я же стою, словно окаменев, и провожаю взглядом тающую во мраке темную фигуру в толстовке. Дым тоже медленно розовеет, бледнеет и тает в ночном воздухе.

— Что это было? — спрашиваю я.

— Всего-навсего дымовая шашка, — отвечает Чейс. — Ничего трюк. Но я на его месте швырнул бы ее, когда вокруг народу побольше.

— Ага, — поддакивает Айзек. — Если все в этом году намерены разыгрывать друг друга, надо бы и нам заморочиться.

— Если не можешь победить бесчинство, надо его возглавить? — ухмыляется Чейс.

Я хмуро смотрю вслед неизвестному. Он уже очень далеко ушел.

Наверное.

Мы заваливаемся в гостиную и падаем на диваны. Чейс усаживается рядом со мной на софу, Шарлотта, Сиенна и Айзек занимают диван.

— Хочешь поговорить? — спрашивает Чейс, придвигаясь ближе.

— О чем? — Я, глядя на него, откидываюсь на спинку софы.

— О том, почему ты так нервничаешь. Я все заметил, Лайла. Я всегда все замечаю.

Всегда?

— Никак не могу выбросить из головы эти записки. Выпивку. Граффити. Дымовую шашку. Слишком много всего сразу.

— В прошлом году тоже были граффити и дымовые шашки, — замечает он.

— Да, но в тот раз все было по отдельности. А сейчас на стене написано то же самое, что и в записке. Это не может быть совпадением, разве ты не видишь?

— Может, и нет. Но я все же думаю, что кто-то пытается его подколоть. Пожалуйста, хоть из-за этого не грузись. С твоей… чувствительностью.

— Я в порядке.

В подтверждение выдавливаю из себя улыбку, хотя на самом деле хочется завизжать на Чейса, чтобы прекратил так холодно и рационально говорить о вещах, которые пугают меня до смерти, и не приплетал чуть что моих родителей. С тех пор как мы познакомились, он несколько раз спрашивал меня о родителях, но я не люблю распространяться о том, что с ними произошло, и он с уважением относится к моему нежеланию обсуждать это. А я просто не могу говорить. Мне понадобилось очень много времени, чтобы вернуться к нормальной жизни и перестать задыхаться от одного упоминания о них. И я не хочу возвращаться в прошлое, мне слишком тяжело, тогда я думала, что просто не переживу все это. К тому же не все разговоры — пусть даже многочасовые беседы с психологом — лечат. Я не хочу об этом говорить, наоборот, хочу забыть, каково это — до смерти тосковать по кому-то.

— Меня теперь вообще ничто не прошибет, — говорю я окрепшим голосом.

Чейс подталкивает меня плечом и улыбается:

— Рад слышать.

— Слушайте, а может, все-таки позвонить в полицию и рассказать о том, что случилось? — спрашивает Сиенна, помахивая фотографией и письмом.

После ухода Сонни фотография осталась валяться на столе, и ее прихватила Сиенна. Не взяла бы она, взяла бы я. И письмо из мусорки, куда его выбросил Сонни, вытащила тоже Сиенна. Хорошо, что оно не провалилось куда-нибудь вглубь.

— Да, — поддерживаю я. — Нужно позвонить в полицию.