Твоё слово (СИ)

Со всех сторон на меня обрушивались чьи-то голоса, зовущие, молящие о помощи или просто молящиеся, песни и разговоры с самим собой; и шаги, шаги, шаги по каменной плитке — такие отчетливые… Каблуки стучат, и это мне что-то напоминает, но ухватиться не получается. Чьи каблуки стучат по камню? Так показательно громко, не по возрасту…

А я рву руками заросли, пробиваясь вперед, и на меня обрушивается все больше и больше звуков. Они смешаны в огромную бесконечную массу, из которой невозможно что-то вычленить. Как будто меня окружают тысячи и тысячи людей!

Я уже почти не помню, кто я. Только то, что мне надо идти вперед, и вертись хоть весь мир на нефритовом жезле. Лицо было мокрым от слез и соплей, которые я подтирала рукавом халата. Нет-нет, я не грустила! Просто глаза растерла не к месту, но очень основательно.

— Меня зовут Шура! Я журналистка! Я нашла себе мужа, но, видимо, где-то потеряла, иначе не пойму, почему он не рядом! Как же его там зовут?.. Аш? Арш? У него имя шипит, как змея! — я болтала сама с собой, надеясь перекрыть своим голосом чужие, но получалось скверно, — Да заткнитесь вы все!

Рука соскользнула с довольно толстой ветки, и она с размаху врезала мне по носу. «Наши братья не останутся неотмщенными!» — как бы говорила мне эта ветка. Я же в ответ только жалко выла, и злобно драла листья. Не надо злить тех, у кого есть руки и нет совести.

Я не смотрела по сторонам, не прислушивалась, но все равно всем существом ощущала присутствие людей, которые тут бродят и не видят друг друга. Видели они только меня и ко мне липли. Нависали, цеплялись — но мне они были не нужны, они только отвлекали, и я шла вперед, делая вид, что не вижу и не слышу их. Боялась остановиться.

А в голове роились не воспоминания, не обрывки даже, а всполохи просто, искорки чего-то, что сдавливало грудь, тревожило, но не давало за себя зацепиться. Такое бывает, когда только просыпаешься, пытаешься вспомнить сон, а он буквально вытекает из головы, как ты за него не хватаешься.

— Меня зовут Шура! Я… — чертчертчерт, — Я… Я ищу своего мужа!

Я расковыряла дыру в очередной изгороди, продираясь через нее, жмуря слезящиеся глаза и чувствуя, как хлестко ветки бьют по щекам, царапая кожу.

— Я Шура, — шипела я гнусаво и хрипло самое важное слово, — Шу-ра!

Протянула руки, готовая ввинтить их в очередное разросшееся вьюнами препятствие, но… ощутила только ветер, бьющиеся в ладони.

Я резко распахнула глаза, все еще немного слезящиеся, но хотя бы не заплывшие влагой настолько, что ничего не видно. Капельки срывались с ресниц и улетали почему-то вверх. Воздух игриво растрепал мои волосы, подкинув их вверх, а потом бросив в лицо.

Подо мной раскинулся Высокий Город. Стекающий к озеру Нера, блестящий куполами и позолотой, утопающий в оранжевом свете теплого солнца, лениво ползущего в сторону горизонта. Свежий воздух заполнял грудь, играл с волосами, холодил щеки — и только теперь я поняла, как вязок и недвижим он был в коридорах лабиринта. Этот момент освобождения был так свеж и прекрасен, что я просто дала себе пару секунд насладиться им.

Я повернула голову от солнца, чуть слепившего глаза, и наткнулась взглядом на часы. Огромные астрономические часы, лазорево-золотые, восхитительно прекрасные; их стрелки двигаются с сотворения мира и остановятся, когда мир разрушится. Я видела их только очень-очень издалека (сколько ни обещала себе, все никак не могла сходить посмотреть поближе), и вот сейчас я их разглядывала и понимала… что я их уже видела. Это было дежавю. Нет, это был сон. Кажется, я видела их во сне, и раскинувшуюся подо мной столицу — тоже. Будто в этом моменте я уже была.

Чьи-то призрачные руки еще тянулись из лабиринта, хватались за одежду — за штанину, за полы халата; пытались цапнуть запястье. Я дернулась, чтобы освободиться, и… полетела вниз. Сердце резко ухнуло куда-то в желудок, а голова закружилась, и я полетела.

Ну конечно! Ну конечно, после всех мытарств в этих трижды проклятых зарослях я полечу вниз, чтобы превратиться в лепешку!

Мой прощальный вопль слышал, наверное, весь город. Ну, я на это надеюсь! Голос я не жалела, по крайней мере. И словарный запас тоже.

Бесполезно взмахнула руками, пытаясь уцепиться за… воздух? Но продолжала падать и визжать. Визжать и падать.

Очень не хотелось умирать. До соплей обидно было умирать вот именно сейчас. Может быть даже визжала я не от страха, а от обиды на несправедливый мир. Почему-то, стоило мне ощутить невесомость, как все мое ко мне вернулось. В смысле, я вспомнила, что было перед тем, как я очутилась в лабиринте. И, пока я летела в пропасть, именно этот момент самым огромным сожалением стоял у меня перед глазами.

Он хотел мне признаться. Я уверена, что он, черт подери, хотел мне признаться! Он повернулся, посмотрел на меня, и совершенно точно хотел сказать, что я самая прекрасная женщина во всех возможных мирах, и он хочет отдать мне не только руку и сердце, но всего себя со всеми потрохами! Я даже думаю, что он хотел встать на колени! Может даже серенаду мне спеть — а почему бы, собственно, и нет?