Твой дядя Миша

Валерий. Об этом тоже советовались. Учебу придется отложить годика на два. Чека ведь Комиссия Чрезвычайная! Хоть это ты понимаешь? Кончится борьба с контрреволюцией и спекуляцией, войдем в социализм — и, пожалуйста, тебе — снова институт!

Ермаков молодой. А Герман Ковалев уже закончил борьбу с контрреволюцией…

Валерий. А кто такой Герман Ковалев?

Ермаков молодой. Сосед мой. Чекист. Убили его неделю назад…

Валерий. Бывает… Время ведь какое…

Ермаков молодой(сложил бумагу, еще держит ее в руках). Могу ли я сказать об этом отцу… родителям?..

Валерий. О чем?

Ермаков молодой. Что меня посылают работать в Чека…

Валерий. Как хочешь. А впрочем, тебе объяснят в самом Чека, надо ли говорить о том, где ты работаешь… (Смотрит на ручные часы.) В твоем распоряжении еще пятнадцать минут!! Как раз дойти до Лубянки. (Встает, пожимает Ермакову руку.) Ну, желаю успеха, Михаил Ермаков!

Затемнение

* * *

1919 год. Тот же московский двор. На скамейке сидит Ермаков старый.

Ермаков старый. Целый месяц я скрывал от матери и отца, где я работаю… Говорил, что работаю на заводе по заданию ЦК комсомола… А мать не верила — она думала, что я связался с какой-то бандой воров или спекулянтов… Она нашла у меня в кармане пистолет и деньги… зарплату за месяц. И все время добивалась — откуда у меня деньги и пистолет?.. Отец догадывался о том, что я работаю в Чека, но боялся со мной заговорить об этом: вдруг его догадки оправдаются!.. Но уже через несколько месяцев весь наш дом знал, что Миша Ермаков стал чекистом! А дом наш в Москве был особый… Ох, как все вокруг презирали меня! Весь наш дом заговорил, что сын Николая Ермакова, тихий и скромный парнишка — таким меня считали все в нашем доме, — стал чекистом! Мать со слезами на глазам рассказывала, что соседи с верхних этажей с возмущением спрашивали у нее — что заставило ее Михаила пойти работать в Чека? Такой вежливый и хороший парень — и вдруг чекист?.. Бедная мама! Многие в нашем дворе перестали с ней разговаривать. И она тяжело это переживала… Отец считал себя марксистом. Но большевиком он не был! И он был страшно огорчен, что его сын, его единственный сын — один из всего нашего огромного дома— пошел по пути Германа Ковалева… По после крепкого разговора со мной он понял, что я уже не тихий, безропотный паренек, а коммунист! А это слово означало очень многое… В этом слове были не только политические убеждения человека, но и характер человека!

Людмила, правда, была ошарашена, узнав, где я работаю… И, может быть, со страха бросила бы меня сразу же… Но было уже поздно — она ждала ребенка!.. (Пауза.) Я помню, — это было девятнадцатого апреля… Ночью меня вызвали для участия в операции… Ордера на арест руководителей крупной подпольной организации были на руках у нашего командира. И только у ворот нашего дома я узнал, к кому мы идем на обыск и кого должны арестовать… Я был потрясен! Будто ударом тяжелого молотка по черепу оглушили меня…

Слышно, как у ворот остановилась автомашина. Во двор входят восемь вооруженных чекистов. Последним идет Ермаков молодой с карабином на плече; озираясь по сторонам, он поднял ворот куртки-полушубка, опасаясь быть узнанным соседями.

Если бы я хоть на полчаса раньше знал, куда ведет меня моя судьба, куда ведет нас командир, — я объяснил бы ему, что мне не следует идти в эту квартиру… Какие только испытания не подстерегали меня на трудном пути моей жизни, но такой страшной ночи… как ночь на девятнадцатое апреля тысяча девятьсот девятнадцатого года… в моей жизни не было и не могло больше быть! И в эту ночь я впервые понял, что такое «опасная профессия»!..

Затемнение

* * *

Из затемнения. Большая комната в квартире Барабановых. Эту комнату мы знаем: в ней сейчас живут Полина Викторовна и Борис.

Та же люстра, тот же камин. Только обои другого цвета и на стене нет фотографии и нет стеллажей с книгами. Выбежавшие из разных комнат, сталкиваются друг с другом встревоженные Людмила и Барабанова.

Людмила. Что случилось, мама?

Барабанова. Чекисты…

Людмила. А чего ты волнуешься?

Барабанова. Да так… Не знаю…

Людмила. Успокойся, мама! Чекистам у нас нечего делать! Они ведь тоже люди, как все!