Твой любимый фамильяр

Это настолько привычно, что не требовало малейшего усилия. Ноги сами подкосились, и Анни встала на колени, заводя руки за спину и сжимая от усердия кулаки. Требовалось также склонить голову, выражая почтение и послушание, но в обсидиановых глазах полыхнули предупреждающие алые искры, и шея отказалась гнуться. Вкусы эмоций во рту перемешались в полный сумбур: кислота сменилась сладостью, сладость – горечью, горечь смыла терпкость и хмель. Смятение. Он и сам не знал, что чувствовать и как реагировать на покорно вставшую перед ним на колени эйфири.

– Я приношу свои глубочайшие извинения. Ночью я была в неподобающем виде, а также совершила неподобающие действия. И готова понести любое наказание, какое сочтёшь приемлемым, – официальности её тона и вышколенности могла бы поаплодировать даже учительница этики, любившая хлестать плёткой по спине, если та недостаточно прямая. Сейчас у Анни был идеальный разворот плеч. Разве что от стыда горели щёки.

Только не вспоминать, каково быть прижатой этим сильным телом. Не пытаться мысленно расстегнуть рубашку, чтобы ещё разок полюбоваться мышцами и смуглой кожей, блестящей от пота. Грёбанные дохлые драконы сожрут её душу за такие отвратительные в своей греховности мысли.

Элай молчал. Напряжённо, так что среди солнечной пыли в воздухе тягучим желе встало его смятение, пока наконец-то бешено крутящаяся стрелка не остановилась на горьковатой злости. Анни закусила губу, со страхом ожидая реакции и наблюдая за всё ярче горящими чёрными глазами. Сетка огня на его высоких скулах подтвердила: господин зол. Он медленно поднялся с кресла, двигаясь как-то нарочито лениво, хотя запах гари уже перебивал аромат кофе.

– Даже не знаю, от чего мне больше хочется тебя наказать. От того, как ты сама вымаливаешь это, или от того, что одним махом испортила моё самое приятное утро за последние несколько лет, – низкий голос прозвучал с хрипотцой, одновременно испугавшей и пустившей мелкое покалывание по коже.

Анни глубоко вдохнула и всё же опустила взгляд в пол – то, как раздевающе она смотрела на господина снизу вверх, вряд ли можно было назвать вежливым. Слишком живой интерес вызывали его руки, ремешки на запястьях и ширина плеч под чёрной рубашкой. Ей не положено отвечать, только принять любое его решение. Как бы странно ни было слышать, что его утро вошло в категорию приятных.

– Ты избавила меня от кошмара, и не думай, что я не знаю, как сложно это было. Вдобавок попала под горячую руку. Счастье, что я не перерезал тебе горло. Но прощения на коленях просишь ты?

Насмешка. Над ней или над собой? Анни нервно сглотнула, чувствуя, как он обогнул стол и подошёл ближе, ступая почти неслышно. Сердце гулко било по рёбрам, но не от страха. Было какое-то интуитивное понимание, что Элай не причинит ей вреда даже если злится. А тем более – когда горечь его раздражения растворялась под напором медовой сладости. Анни закрыла глаза, купаясь в этой эмоции, но не позволяя себе втянуть даже капли: что бы оно ни было, это нечто безумно приятное, и значит, целиком принадлежит ему. Она почти забыла, что он ждёт от неё какой-то ответ.

– Так… так положено, – убеждённо зашептала она, дыша мелко и часто от волнения. – Я знаю своё место, знаю, что не имею права даже касаться тебя без позволения. Но ночью у меня не оказалось вариантов, нужен был физический контакт, потому что разум был так закрыт…

– И тебя это не смутило? Может, стоило подумать, что закрыт он как раз ради тебя? Чтобы ты не мучилась чужими кошмарами, когда вполне хватает своих. Но тебя, оказывается, никакой замок не остановит, если ты ломишься к цели, – теперь голос Элая был строгим, но словно звучащим с одобрением. Не смея на него смотреть, Анни всё же чувствовала, что он совсем рядом, где-то за спиной, которую обдало теплом. Волнующим трепетом перед излучаемой им силой стихии. Она знала, что сейчас его кожа горит от лавы в венах, но не от злости, а от сладости этой медово-тягучей эмоции… Такой тонкой, такой манящей.

– Я не могла бросить тебя одного. И не смогла бы спать, зная, что тебе настолько больно. Это моя… природа. Предназначение. И благодарность за всю доброту. Я рада, если удалось отплатить, но попросила бы больше не закрываться – так будет легче нам обоим, – от собственной дерзости дышать стало трудно.

Щеку внезапно опалило жаром, раскалённым воздухом. От соблазна вытянуть из Элая хотя бы немного сладкого Анни до боли прикусила губу. Пропитанное шафрановым дымом дыхание хозяина пронеслось у самого уха, вызвав мурашки вдоль позвоночника, и в тишине кабинета раздался первый за эти дни властный приказ:

– Встань. И если ещё хоть однажды решишь бухнуться на колени, то подумай сотню раз о последствиях.

– Каких? – Анни вздрогнула, но совсем не из-за странной угрозы. Внутри словно разливался такой же мёд, как под языком – только нагретый до температуры кипения. Она с ужасом поняла, что у неё пульсирует где-то внизу живота, и хочется только, чтобы её коснулись, хотя бы мимолётно.