Твои не родные

Я в своей жизни встречал много женщин. Так много, что даже не помнил лиц и имен. Я знал, что значит похоть, возбуждение и желание отодрать красивую шлюшку. Но иногда у меня не стоял, даже когда они раздевались и засовывали в свою щелку пальцы, стоя на четвереньках или раскинув ноги в разные стороны, пытаясь меня соблазнить, иногда у меня падал прямо у них во рту или в процессе секса. И мне было по хер, что они подумают обо мне, я заставлял поднимать и дотрахивал потом часами, чтоб их дырки полыхали от бешеной стимуляции… Так вот я к чему… она в этих своих черных спортивных лосинах, кроссах с носками и футболке бесформенной, висящей на ней мешком, наклоняясь к ведру, возбуждала меня намного больше, чем голые шлюхи на сцене.

А еще внутри разливалось ядовито сочное чувство триумфа – все же не швалью сюда пришла. Не сосущей тварью и не крутящейся у шеста бл*дью. Волосы, вьющиеся крутыми кольцами, в хвост собрала, а меня заклинило на носках… как когда-то. У нее ноги стройные, икры точеные и эти носки, свернутые валиком, есть в них что-то трогательно-сексуальное. Я ее наклонил над этим ведром, в стенку впечатал и сзади долбился в нее, как бешеный оголодавший псих.

– И что она делает? Сказки читает? Передай ей, что я очень соскучилась, и мы договаривались, что она ляжет спать. Спасибо, Танюш, ты прям у меня такая… такая родная. Машутку поцелуй.

О ребенке говорит… и снова сукровица из дыр в груди засочилась. Этот ребенок моим мог быть, от меня. Счастливым и любимым нами обоими. И дело ведь не в том, что он чужой, бл*дь, встреть я ее с ребенком, я бы любил и ее, и ее ребенка, ее собаку и даже блох ее собаки. Я верил ей… я считал ее самым лучшим, что могло случиться со мной в жизни. Наш ребенок был для меня кем-то святым, чистым, неоскверненным, кем-то, олицетворяющим нашу любовь. Я ждал ее появления с диким трепетом… но я возненавидел их обеих, когда понял, что нет в них ничего чистого, когда присматривался к чертам лица девочки и искал свои собственные. Искал и не находил. А в кармане тест, а потом второй и контрольным в голову третий.

Я мог ее убить. Я хотел ее убить. Задушить, ломая шейные позвонки, потом закопать во дворе своего дома и лежать там, сдыхать от тоски по этой твари. Но ее дочь заплакала, очень тихо, жалобно, и я разжал пальцы… Заорал, чтоб убиралась пока цела. Меня потом этот плач преследовал по ночам, и я рыдал как ребенок… потому что я до смерти хотел, чтоб этот ребенок был моим.

А она смотрела на лицо девочки и искала черты своего любовника, к которому ездила и до нашей свадьбы, и после нее. Кормила его на мои деньги… СУКА! Ненависть взвилась той же смолой кипящей, и я, неслышно ступая, вернулся в залу. Сел за столик и подозвал к себе управляющего этим дном. Увидев меня, Жермен, а на самом деле просто Жора, в обтягивающих зад и яйца салатовых штанах и белой майке с вывалившимися по бокам сосками, расплылся в заискивающей улыбочке. Видать, смотрит новости. Молодец Жора.

– Что угодно такому уважаемому гостю. Любой каприз за счет заведения.

Я повертел бокал в пальцах и сунул в рот сигару, тот тут же поднес к ней зажжённую зажигалку.

– Не люблю развлекаться за чей-то счет. Хочу девку одну, но она не шлюха. Она у вас тут полы моет.

Он удивленно отпрянул.

– Анька, что ли? Новенькая?

– Да, Анька. Стоит там у лестницы с тряпкой. Пусть ко мне в комнату-вип придет. Оплачу так, будто ты ко мне своих десять самых крутых девочек привел.

– Нуууу не вопрос, хотите ее – будет вам она.

– И позаботься, чтоб нам никто не помешал до утра.

– Не вопрос.

– И еще… пусть переоденется, как девки твои со сцены. Накину сверху еще штуку, если уломаешь.

* * *

Она жила на съемной квартире. Двухкомнатный клоповник, где две комнаты таковыми на самом деле не являлись и были сделаны из одной, разделённой перегородкой. Я проводил ее до самых дверей, и когда она уронила ключи, вместе с ней, как дебил, бросился их поднимать. Боднул ее лбом. Потом мы ржали там вдвоем, сидя на четвереньках, и я чувствовал себя более пьяным, чем после бутылки скотча или виски. С ней рядом не нужен был ни один допинг. Она сама была как допинг. Оказалось, что у нее нет сотового… Я вообще не представлял, как можно жить без сотового. И ей некуда позвонить. Вы представляете? В наше время человеку некуда позвонить. Она это говорила с какой-то очень смущенной улыбкой и пожимала плечами, а меня это ввело в ступор, и я по-идиотски брякнул:

– А как мне тебя увидеть еще раз?

Она глаза синие на меня подняла и смотрит не отрываясь. Нет в ее взгляде кокетства этого, набившего оскомину, флирта, игры какой-то. Она искренне, восторженно смотрит мне в глаза, и я там в ее зрачках отражаюсь сдуревший, волосы торчком и тоже восторженный, как ребенок на празднике. И этот полет со скалы в бездну, когда понимаешь, что пи**ец уже случился, и обратной дороги нет. И жутко становится, что с ней он не случится. Даже несмотря на взгляд этот.

– Клубника понравилась?