Твои ровесники

Иногда, когда по вечерам скапливалось много бумаг, она приходила в отдел по вечерам. Ей даже нравилось работать в тихой пустой комнате. Днем сюда то и дело заявлялись посетители; из кабинета Ковшова неслись громкие голоса. Все это порядком мешало.

Марина с интересом присматривалась к Ковшову. Малограмотный человек, писавший с такими орфографическими ошибками, которых устыдился бы даже третьеклассник, он обладал удивительной памятью. Товаровед еще роется в кипе своих бумаг, чтобы найти требуемые сведения, бухгалтер еще только начинает подсчитывать на арифмометре нужные суммы, а из кабинета несется:

— Что вы там копаетесь, как неживые? Я уже знаю.

Ковшов не делал никаких записей, все держал в памяти: и сколько целлюлозы на складах, и сколько комплектов рабочей одежды выдали в прядильный цех, и сколько завтра поступит вагонов на разгрузочную площадку… Он знал буквально все, вплоть до незначительных мелочей.

Ну, просто идеальный начальник снабжения… Одно только не нравилось Марине, и чем дальше, тем больше. Ковшов стремился все делать сам. Работники отдела никакой самостоятельности не имели, выполняли лишь его указания. Даже начальники групп, ответственные за снабжение завода химикатами, металлами, спецодеждой и имевшие своих подчиненных, и те были такими же пешками, как другие снабженцы, ровным счетом ничего не решали. Все один Ковшов, Ковшов, Ковшов… И люди постепенно разучались думать, теряли инициативу, становились механическими исполнителями чужой воли.

А может, ей только так кажется? Марина поговорила с Сусиком, со старым бухгалтером. Нет, они тоже все это видят. Но молчат…

Марина решила: обязательно надо сказать обо всем Ковшову: он умный, должен понять. Только вот не представлялось удобного случая. Начальник все еще смотрел на нее сердито и хмуро, что совсем не располагало к откровенному разговору.

В отдел снабжения пришли из крутильного цеха и попросили выписать электрических лампочек.

— Нет лампочек, — сказал Ковшов.

Марина удивилась: ведь есть лампочки. Неужели Ковшов забыл? Напомнить сейчас? Неудобно. Подумает, что она нарочно, ему в пику.

Когда посетитель ушел, так ничего и не добившись, Марина сказала:

— Степан Сергеевич, а ведь вчера получили лампочки. Три тысячи с чем-то штук. Я сама сгружала.

Ковшов покосился на нее.

— Хорошо хоть, что при нем не ляпнула. Есть, три тысячи триста. Только их нет, поняла?

— Нет, не поняла, — стояла на своем Марина. — Люди в цеху без света работают, а мы как собака на сене.

— Ах, это я собака на сене? — закричал Степан Сергеевич, пропустив мимо ушей ее «мы». — Опять начинаешь меня учить? Молода! Молоко на губах не обсохло! Сказал нет — значит нет. Нечего там иллюминацию устраивать!

После работы Марина пошла в крутильный цех — решила проверить сама. Все крутильщицы в один голос жаловались на плохой свет. Во многие патроны были ввинчены лампочки в двадцать пять свечей.

Марина побежала обратно в отдел. Ковшов еще сидел у себя и что-то подсчитывал.

— Что тебе? — поморщился он, увидев Марину на пороге кабинета.

— Степан Сергеевич, я сейчас ходила в крутильный, — Марина старалась говорить как можно почтительнее. — Им действительно нужны лампочки. Люди глаза себе портят.

— Они тебе наговорят… Развесь только уши!

— Я сама видела… Выпишите, пожалуйста, лампочки, Степан Сергеевич.

Марина положила на стол начальника чистый бланк требования. В глазах Ковшова мелькнуло не то раздражение, не то удивление.

— Вон ты какая! А не выпишу — что будет?

— Тогда я куплю на свои деньги, — решительно заявила Марина.

Ковшов посмотрел на нее и медленно, придвинул к себе бланк:

— Это я тебе припомню.

Поставил цифру и подписал требование.

Марина ожидала, что теперь ее отношения с начальником отдела еще более обострятся. И, когда через несколько дней Ковшов позвал ее к себе, она подумала: «Увольняет». И действительно, хмурый вид начальника не предвещал ничего доброго.

— Вот приказ. Прочитайте и распишитесь на обороте.

«Все равно не уйду! — стиснула зубы Марина. — Теперь не уйду! Обращусь к директору, в завком. Не имеет права».

Она прочитала бумагу и глазам не поверила. Это был приказ о назначении ее товароведом.

— Что, съела? — захохотал Ковшов. — Думала — выговор?

— Хуже, — призналась Марина.

Ковшов, довольный, снова захохотал.

— Нет, брат, я тебя никуда не отпущу. Таким снабженцем сделаю — все ахнут. Только ты меня слушайся. А если ругаюсь, то не думай, что со зла. Я не злой. Я тебя воспитываю. У тебя одна половинка — самый раз для снабженца: упорство. Прилипнешь — не оторвать. А другая половинка для нашего дела — гибель: нюни распускаешь. Добренькая больно, все готова выдать, что есть. Поняла? Ну, а насчет ругани давай мы наперед так договоримся: если надумаешь со мной ругаться, иди ко мне и ругайся с глазу на глаз. Но не на людях. Не подрывай мой авторитет — я не потерплю. Дам сдачи так, аж в глазах потемнеет.

Марина решила, что сейчас самое подходящее время высказаться прямо и откровенно.

— Вы сами свой авторитет подрываете, Степан Сергеевич. Вы же никому работать не даете. Все сами да сами.

Ковшов помрачнел.