Твой смертный грех

На следующий день вместе с Рамазаном мы вылетели в Москву. Нас встречали в аэропорту очень серьезные ребята, которые отвезли нас в какой-то загородный дом, чтобы мы могли отдохнуть. Я видел, как нервничал Рамазан. Он тоже понимал, что, если мы не сможем ничего доказать, плохо придется всем, в том числе и ему.

На следующий день нас опять куда-то повезли. Долго везли, кажется, часа четыре, пока мы не оказались в каком-то загородном доме, где нас ждали двое мужчин. Рамазана куда-то увели, а меня провели в небольшую полутемную комнату, где за столом сидели трое мужчин. Я видел только их силуэты. Один говорил с явным грузинским акцентом, который невозможно исправить или поменять. Очевидно, это был Реваз. Второй не выговаривал букву «р» и сильно грассировал. Третий почти все время просидел молча.

Позже я узнал, что это был высший суд воров, который собирался очень редко для разборки споров между различными группами. Их решение считалось окончательным и обжалованию не подлежало. И не дай бог, если кто-то не выполнял его. В таком случае можно было сразу заказывать собственные похороны. Но в этот раз дело было необычное, поэтому они решили меня выслушать.

– Начинай по порядку, – предложил Реваз, – и постарайся ничего не упускать. Мы должны вынести правильное решение, чтобы невозможно было ошибиться.

И я начал говорить. Подробно рассказал, как меня забирали из Уфы, как нас убивали в Москве, как я прятался и скитался. Как Димаров убирал всех, кто мог со мной контактировать, и как он сбежал от меня, появившись в доме на один день раньше меня. Я все подробно рассказал. И о том, как приехал к себе домой и нашел всех убитыми. Наступило долгое молчание. Очень долгое. Они молчали целую минуту. Грассирующий тип высказался первым:

– Если бы ты рассказал только первую часть, мы могли бы тебе не поверить. Но когда идут на такое жестокое преступление, это делают только ради больших денег. Ради очень больших денег, когда не боятся ни Бога, ни нас, ни своих следователей. Мы таких людей не уважаем. Сам знаешь, что самые презираемые в колониях люди – это насильники и убийцы детей. Им нет места среди нас. «Беспредельщики» отлично это знают.

– Мы хотим тебе поверить, – включился в разговор Реваз, – но нам нужны деньги. Мы обязаны их вернуть, поэтому сделаем так, чтобы мы могли тебе окончательно поверить. Ты сейчас возьмешь несколько человек и поедешь в ресторан, где находится твой «крестный отец» – Леонид Димаров. Как только вы его возьмете, вас отвезут в очень тихое место, где никто не услышит его криков. У тебя будет два дня, чтобы узнать у него, куда он спрятал общак. Если за два дня ничего не узнаешь, вы поменяетесь местами, и он начнет узнавать у тебя, куда ты спрятал деньги Тухвата. Так или иначе один из вас заговорит. Такой вариант тебя устраивает?

У меня глаза засветились от радости и жестокости. Этот вариант меня более чем устраивал. Все-таки эти «крестные отцы» мафии были настоящими психологами. Они понимали, как сильно я должен ненавидеть Димарова. И еще они правильно рассчитали, что никто другой не сможет так страшно мучить этого негодяя, как человек, мать которого он зарезал.

И меня повезли с ним на встречу. Должен сказать, что боевики Реваза действовали как заправский спецназ. Они так ловко и быстро скрутили Леонида, что тот даже не успел понять, что именно произошло. Он думал, что его взяли бойцы ОМОНа, и всю дорогу проклинал «ментов» под громкий смех бандитов. Я сидел впереди, и он еще не знал, кому именно обязан этим захватом. Но когда мы приехали и его выволокли из машины, он начал понимать, что это не обычная милиция. А когда увидел мою бледную физиономию, окончательно все понял. И действительно испугался. Очень испугался. А потом нас оставили вдвоем. Его привязали к каким-то кольцам, вбитым в потолок, раздели догола, разрезав одежду. Это тоже был тяжелый удар по психике – ему давали понять, что одежда может больше не понадобиться.

Когда все вышли, я остался с ним один на один. На столике рядом лежали какие-то палаческие инструменты, которые наверняка оставили здесь для устрашения. Раздетый Димаров стоял передо мной, и я мог делать с ним все, что захочу. Мог взять нож и вспороть ему живот, мог выколоть ему глаза, мог отрезать гениталии. Он был жалким и несчастным, когда его раздели и привязали к этим кольцам, и походил на замерзшую тушу какого-то животного, которую подвесили для освежевания. Теперь он в моих руках. Глядя на меня полубезумными глазами и отчетливо сознавая, как сильно я его ненавижу, он, тяжело дыша, выдавил из себя:

– Продал меня, сука…

– У меня к тебе только два вопроса, – спокойно заговорил я, не отреагировав на его выпад. – Вопрос первый: кто с тобой был в Уфе?

Он сплюнул на пол. Я подошел к нему ближе и повторил:

– Кто там был?

Он хотел отвернуться, но я резко ударил его в живот. Он согнулся от боли и простонал:

– Зачем тебе это?

– Нужно. Я хочу знать, кто еще там был.