Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

— Взобраться легче, чем спуститься,— отвечает проводник.— Только на длинных ремнях, цепляясь за камни, можно слезть вниз.

А далеко-далеко курится гора — не та, которую видел Крашенинников в первый день, другая,— и время от времени над её вершиной прыгают языки огня. Крашенинников хорошо знает, что это прорывается наружу подземное пламя, но всё-таки спрашивает камчадала:

— Отчего гора горит?

— Оттого, что горные духи в эту пору топят свои юрты.

— Чем же топят?

— Китовым жиром.

— Так ведь киты в море плавают, а духи, ты говоришь, на горе живут.

— Ничего ты не знаешь,— усмехается проводник.— Духи всё могут: иногда спускаются в море и выходят оттуда с растопыренными руками, а на каждом пальце насажено по киту. Десять пальцев — десять китов…

«Какая красивая сказка!» — думает русский.

«Вот чудак,— думает о нём камчадал,— не знает, отчего гора горит…»

Тут оба замечают, что собаки не хотят бежать по снежному полю, скулят, зарываются в снег.

— Буран идёт,— объясняет проводник.

Путешественники сейчас же укладываются рядом с собаками, чтобы греться их теплом, накрываются чем только можно, укрепляют сани, груз — и вовремя! Налетел буран, да такой, что не видно ничего в двух шагах. Ни двинуться, ни встать невозможно: только лежать, день, два, даже три, да отряхиваться, чтоб не засыпало совсем. И всё же наверху наметает огромный сугроб, и поэтому, как только ветер стихнет,— скорее откапывайся.

Наконец непогода кончилась. Солнце, отражаясь от снега, слепит глаза. Всем — и людям, и собакам — мучительно хочется есть, пить. К счастью, на пути селение. Хозяин выходит из юрты, рад гостям. Опять набегает пурга, и как славно слушать её вой у огня. И самое время попросить хозяина рассказать сказку или описать недавнюю войну.

У камчатских племён нет царей, и все дела мужчины решают сообща, на племенном совете. Но всё же на тех советах главное слово принадлежит старикам, а ещё главнее — слово вождя.

Конечно, вождь не имеет такой власти, как русский царь в Петербурге, но он всех богаче. На севере Камчатки, у коряков, Крашенинников знакомится с вождём, у которого так много оленей, что он и не знает, как их сосчитать.

— Сколько их? — спрашивает русский.

— Столько,— отвечают ему,— сколько пальцев на руках и ногах у одного человека, потом у двух человек, у трёх, у десяти, потом у двадцати…

Не умеют жители Камчатки считать без пальцев. С трудом удаётся понять, что у вождя сто тысяч оленей!

Стоит ли воевать при таком богатстве? Оказывается, как раз самые зажиточные люди стремятся приобрести ещё больше добра и заставляют идти войной целые племена. Воюют храбро, отчаянно. «А когда увидят,— записывает Крашенинников,— что неприятель берёт верх, то всякий камчадал, заколов жену и детей своих, или разбивается насмерть, бросившись с берега, со скалы, или с оружием устремляется на неприятеля, один на всех — и гибнет в бою».

Грустно Степану Крашенинникову. Совсем не так весело на Камчатке, как показалось ему в первые дни. Легко погибнуть в этом краю и камчадалу и русскому: от бури, вулкана, шторма, от пули, стрелы, топора.

«На Камчатке проживёшь семь лет, что ни сделаешь…» Крашенинников семь лет не прожил, но сделал за четыре года столько работы — другому лет на двадцать… Огромный полуостров объездил вдоль и поперёк несколько раз — и всё ему мало. Всё беспокоится, что в Петербурге, Москве почти совсем ничего не знают о таком дальнем крае, как Камчатка. Крашенинников повторяет: «Надо знать своё отечество во всех его пределах».

Множество его записей и наблюдений станут сокровищем мировой науки: ведь он видел едва затронутый европейской цивилизацией первобытный мир; видел таким, каким этот мир вскоре — через несколько десятилетий — уже не будет; Крашенинников вовремя приехал и вовремя на всё это взглянул.

На Камчатке же за четыре года к нему привыкли: куда ни приезжает, все высыпают наружу — радуются старому знакомому. Выходят купцы, но глядят на приезжего без всякого интереса: что толку в нём — ни лисиц, ни бобров не привёз, разве что по одной штуке для коллекции; одни бумажки, да камни, да сухие растения. А ведь за каждого соболя или лису, если довезти их до Москвы или Петербурга, важные господа большие деньги дадут! Нет, совсем не интересуются купцы Степаном Петровичем.

А тот не унывает, радуется, что привёз много вещей, за которые ничего платить не будут. Не только привёз, но каждому листику, шкурке, камню знает название — на камчатском языке, на русском, да ещё по-латыни и по-гречески: так положено записывать любому учёному, чтобы в другой стране его понять смогли (вот где пригодилось студенту знание языков!). Купцы давно ушли в свои избы. Зато камчадалы не просто рады весёлому и доброму гостю, но даже поют сложенную о нём песню. По-камчатски она так начиналась: «Студенталь теемрик битель читис киллизик»; и сам герой быстро перевёл её на русский язык: