Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

Частицы микромира взаимодействуют между собой и с большим, макромиром, образующиеся связи неисчислимы, как связь дней, составляющих жизнь одного человека, «с тысячами и миллионами других дней, других жизней» в цепи времён: в этом скрещении судеб — движение времени, сотворение будущего. «Тридцать мальчишек: вместе, в общей сумме, они прожили около полутора тысяч лет. В том числе неполных тридцать восемь пушкинских — меньше „одного процента“! Эти тридцать восемь — основа, фундамент истории полутора тысяч лицейских „человеко-лет“… Но как же без них, без остальных, развился бы нелучший ученик в первейшего поэта? Без их дружбы разве Пушкин стал бы Пушкиным? Без их шуток, похвал, насмешек, писем, помощи, памяти? А они без него, без его мыслей, строчек, весёлости, грусти, без того бессмертия, которым он так щедро с ними поделился!»

Когда читаешь всё созданное Н. Эйдельманом, и необязательно в хронологической последовательности, подчас не можешь отделаться от ощущения, от мысли, что перед тобой одна огромная книга, эпопея. Пушкин, Герцен, люди 14 декабря со всем единством и противоречивостью их судеб, до восстания и в ходе его и после — во время следствия и в уготованной им новой жизни, лицеисты в их взаимопритяжении и отталкивании, многие иные герои, «немаловажные лица», характеры, сюжеты, темы, положения никогда не оставляют автора, вновь и вновь исследуются умом и постигаются чувством, постоянно возникают на страницах его книг в разнообразных, порой неожиданных сцеплениях и сопряжениях.

Герои «Твоего восемнадцатого века» — Павел Первый и Екатерина Вторая, Щербатов и Карамзин, Муравьёвы и Лунины — в иных, нежели прежние, ипостасях пришли сюда из других книг Н. Эйдельмана и ещё успеют перейти отсюда в новые, увы, последние его труды. «Твой восемнадцатый век» — это также (а по-своему и — прежде всего) книга о Пушкине, она может быть поставлена в ряд с другими пушкинскими работами автора.

Н. Эйдельман не только упорно — как учёный и как художник — исследует жизнь и творчество Пушкина, он стремится неутомимо, откровенно освоить пушкинское мировосприятие, логику, творческий метод, бесконечно доверяет пушкинскому взгляду, выбору, интуиции. «В сложных случаях полезно посоветоваться с Пушкиным»,— замечает он в «Твоём восемнадцатом веке». И через несколько страниц: «Снова и снова повторим, что, „если за Пушкиным пойти“ — то есть последовать за его мыслью, поиском, намёком,— тогда обязательно откроются новые факты, материалы, образы…»

Книгу открывает «Пушкинский пролог», завершается она рассказом о 26 мая 1799-го, о дне рождения поэта. Первая глава — появление в России Абрама Ганнибала; мы не забываем о нём (автор не позволяет!) и впоследствии: о Крашенинникове ли речь или о Щербатове, о Петре III или о Брауншвейгском семействе, всякий раз находится закономерный повод вспомнить о царском арапе (он, впрочем, «никогда не узнает, что 19 лет спустя в его роду появится мальчишка, который поведёт за собой в бессмертие и потомков, и друзей, и предков…»).

Какие бы сюжеты восемнадцатого столетия ни рассматривались в книге, взгляд автора непременно примечает связь их с жизнью поэта, его судьбой, его раздумьями, творческими замыслами: «Пушкинский род, пушкинская география, пушкинская история выстраиваются в ожидании гения»,— пишет Эйдельман о целом столетии; более того, он пишет о столетии, «за Пушкиным идя»: твой восемнадцатый век в этом плане — пушкинский восемнадцатый век.

«Уходящее столетие прощается с одним из лучших своих творений — тем мальчиком, который через 16 лет на лицейском экзамене вздохнёт о веке Державина:

И ты промчался, незабвенный!

Тут настала и наша пора распрощаться с осьмнадцатым столетием».

Но, прощаясь со столетием, мы не прощаемся с лучшим его созданием, с мальчиком, с Пушкиным,— нам предстоит взрасти с ним, прожить жизнь его и его товарищей, сыновей этого столетия, продолжавших его и противостоявших ему. Они конечно же обдумывали судьбу людей этого столетия, судьбу отцов, сопоставляли, сравнивали её со своей судьбой; для Пушкина же, питая его творческие замыслы, минувшее столетие было вместе и столетием будущим…

И в устной и в письменной речи Н. Эйдельмана нередко возникали сложности с формой глагольного времени: в одной фразе (и без того непременно энергетически насыщенной) сталкиваются, перебивая друг друга, прошлое, настоящее, будущее. Это тоже от личности, от мироощущения.