Твоя навеки

София прожила последние пять лет, постоянно думая о настоящем и будущем. Она не воспринимала жизнь с Давидом как нечто само собой разумеющееся. Она всегда помнила о том черном тумане, в котором жила первые годы после изгнания. Ни на секунду она не позволяла себе забыть ощущение одиночества и оторванности от мира — настолько сильное, что некоторые события прошли тогда мимо нее, словно во сне. Санти учил ее жить только настоящим. Давид доказал, что это возможно. Любовь, которую она испытывала к своему мужу, была крепкой. Ничто не могло пошатнуть ее чувств. Давид был уверенным в себе, знающим себе цену человеком, но под внешней броней скрывались мягкость и уязвимость. Он не часто повторял ей, что любит ее, — это было не в его правилах, но она твердо знала, что его чувства к ней очень сильны. Она понимала его.

София вынуждена была пережить довольно болезненное испытание, но лишь однажды. Речь шла о знакомстве со свекровью, Элизабет Гаррисон. Давид познакомил их за неделю до свадьбы, в отеле на Бэзил-стрит. Давид объяснил, что лучше всего провести эту встречу на нейтральной территории, дескать, так у его матери не будет возможности устроить сцену.

Он пригласил ее на чаепитие. Встреча вышла очень короткой и неудачной. Элизабет оказалась женщиной сурового вида, с седыми волосами, тонкими губами и водянистыми глазами навыкате, в которых не было и капли тепла. Она привыкла всегда настаивать на своем и ожидала, что все вокруг будут такими же недовольными жизнью, как и она. Миссис Элизабет так и не простила Давиду развода с Ариэллой. Ее она любила, но скорее за хорошую родословную, чем за человеческие качества. Она не могла простить сыну и того, что он потратил свои деньги на постановку пьес, в то время как она считала, что тот должен пойти по стопам отца и стать дипломатом.

Услышав, что София говорит с иностранным акцентом, она неодобрительно фыркнула, а когда София сообщила, что мыла полы в салоне «У Мэгги» на Фулхем-роуд, Элизабет стукнула своей тростью и поднялась. Давид наблюдал, как мать удаляется из зала, но не пошел ее провожать. Он даже не стал упрашивать ее вернуться. Это рассердило ее еще больше. Давид больше не нуждался в ней. Более того, он открыто показал, что равнодушен к ее одобрению или неодобрению. Она поджала губы и вернулась в свой холодный особняк в Йоркшире, крайне недовольная. Давид пообещал Софии, что ей больше не придется встречаться с его матерью.

Как бы София ни старалась жить настоящим, прошлое то и дело напоминало о себе. Неясными ассоциациями, которые возникали словно ниоткуда, вызывая в памяти картины ее жизни в Аргентине. Иногда даже рисунок теней летним вечером вдруг поражал ее схожестью с тем, что она помнила по своим детским годам. Когда луна была особенно яркой, как будто повисшей в небе, она видела заокеанский пейзаж, далекий и нереальный. Порой один запах сжигаемой осенью листвы живо будил в ней воспоминание о том, что особенно хотелось забыть. Но больше всего она страшилась запаха эвкалиптов. София еле выдержала медовый месяц, который они проводили на Средиземноморье, из-за влажной жаркой погоды и обилия эвкалиптовых деревьев. Она вдыхала их запах, и сердце отзывалось на него желанием такой силы, что она едва могла дышать. Давид крепко сжимал ее в объятиях, пока ощущение тоски не проходило. Затем они начинали говорить. Ей не хотелось вспоминать, но Давид настаивал, говоря, что подавление своих порывов и эмоций не приведет ни к чему хорошему, а только создаст дополнительное напряжение, и заставлял Софию говорить о прошлом все снова и снова.

София все время возвращалась к двум событиям в своей жизни, которые оказались для нее особенно драматичными: к прощанию с родителями в Аргентине и отъезду из Женевы, когда она оставила Сантьягито навсегда.

— Я помню все так, как будто это было вчера, — рыдала она. — Мама и папа сидели в гостиной. Атмосфера в доме была тяжелой. Я была так напугана. Чувствовала себя преступницей. Они оба казались мне чужими людьми. У меня всегда были очень близкие отношения с отцом, но вдруг я поняла, что не знаю его. Они выгнали меня. Они отослали меня прочь, отреклись от меня навсегда.

Она плакала до тех пор, пока не исчезало напряжение, и к ней снова возвращалась способность нормально дышать. Тот стресс, который ей довелось пережить, когда она оставила Санти, София даже не обсуждала с мужем, так как понимала, как сильно это может ранить его. Она проливала слезы молча, не понимая, что печаль все глубже пускает корни в ее сердце.