Твоя жестокая любовь

Я и не думал, что все зашло настолько далеко, что Вера и в документах присвоит имя сестры. Сминаю паспорт в ладони, и Лариса пятится к выходу — не привыкла она к моим вспышкам.

Бешенство накатывает волнами, бьется о скалистый берег и точит скалы. Убил бы суку!

— А дата рождения? Вера и ее украла?

Открываю измятый документ, и нервно смеюсь — нет, хоть день рождения моей сестры она не присвоила, хоть что-то у Вероники свое останется.

— Алло, Виктор, Влад Гарай. Можешь узнать про мою приемную сестру все, что нароешь? Раньше носила имя «Вера», сейчас Вероника Гарай, — быстро проговариваю я в трубку знакомому эсбэшнику. — Паспортные данные нужны?

— Добрый день. Нет, не нужны. Время терпит, или срочно?

— Терпит, но желательно поскорее.

— Принято.

Коротко и ясно. Скоро я узнаю о Вере все, правда, я не думаю, что жизнь ее была богата событиями — не в этом городе. Я даже знаю, что прочту в досье: родилась в семье маргиналов, затем ее либо отдали в приют, либо изъяли из семьи, а затем Веру удочерила Надежда Гарай.

Но имя? Имя зачем было менять?

Это какой-то новый вид жестокости — брать имя той, в чьей смерти виновна. Сама Вера убила Нику, или помог кто из той банды, с которой она с малолетства ошивалась — мне плевать. Но одно я знаю точно: никогда не смогу забыть тот день, в который и отец и мать были на нервах, и врали что сестра уехала к бабке, чтобы я не волновался о ее пропаже. А затем нашли мертвую — на той конюшне, со следами удушья на шее, и следы эти были от детских ладоней.

А по всему телу ссадины и грязь.

— Чертова сука! — смахнул чашку недопитого кофе на пол, и уставился на осколки и брызги, которые Вере и убирать. И план формируется в голове:

Я приближу ее к себе. Узнаю так хорошо, как смогу — что любит, что ненавидит, о чем мечтает и к чему стремится. Как и слабости ее пойму, а затем уничтожу.

Заслужила.

— Вера, зайди, — включил громкую связь, и через долгую минуту она вошла. Торопиться даже не думала, посмотрела с явным неудовольствием мне в глаза, а затем с возмущением на осколки. — Рукой махнул, и разбил. Нечаянно. Будь другом, приберись.

— Думала, что секретарем буду.

«Я тебе не уборщица» — кричит вся ее поза, хотя сомневаюсь, что Вера белоручка.

— Пожалуйста, — улыбнулся самой милой улыбкой, которую смог из себя выдавить, и девушка вдруг смягчилась.

Ее как подменили. Улыбнулась в ответ робко, опустила глаза, и кивнула.

— Сейчас. Влад, — обернулась, прежде чем выйти, — надеюсь, ты не каждое утро будешь колотить посуду. Говорят, это на счастье, но думаю, счастье битая посуда приносит лишь ее продавцам — чаще покупают.

Вера вернулась через пару минут, держа в руке маленький таз с водой и резиновые перчатки. Наклонилась над полом, и начала собирать осколки — крупные, и мелкие, приглушенно ругаясь, когда не удавалось ухватить их из-за неудобных перчаток.

— Почему разбушевался?

— Нечаянно, Вера, я же сказал.

— Да, так нечаянно, что чашка отлетела чуть ли не на противоположную сторону кабинета. Верю-верю… ай!

Вера вскрикнула, сжала ладонь в кулак, а я подскочил, как кретин, от ноток боли, прозвучавших в ее голосе.

— Порезалась, — Вера, морщась, начала стягивать перчатки, и я заметил небольшую капельку крови на большом пальце. — Черт, ненавижу все это.

— Кровь?

— Да, — кивнула она. — Кровь.

— Оставь это, я сам уберу. В приемной должна быть аптечка, обработай рану.

Вера с сомнением, даже с иронией посмотрела на меня, но спорить не стала, как сделала бы другая. Тихо, неслышно почти, вышла из кабинета, оставив меня одного.

Опустился на пол, и сам принялся собирать осколки, пачкая руки кофейной жижей. Докатился совсем и окончательно, но мне нужно было остаться одному. И подумать как следует.

Вере было шесть, Нике двенадцать. Как Вера могла задушить сестру? Как? Она совсем ребенком была, да и слабее Ники намного. Что-то не сходится, не складывается в единый пазл, и я снова жалею, что не проследил в тот проклятый день за ними. Шел за сестрой и этой малявкой до поворота на пустырь, а затем обратно повернул — противно стало слушать глупый треп и детские страшилки.

Но ушли они вдвоем, а нашли Нику через сутки, заваленную кирпичами и со следами удушения, а Вера, маленькая лгунья, врала всем, что не видела сестру. А значит… значит, это она.

И хватит об этом думать.

Глава 12

— Ника, — прошептала мама, и я крепче сжала ее сухую, горячую ладонь — такую маленькую и хрупкую. Кажется, что если хоть немного силы добавлю, и сломаю, раскрошу, как засохший бутон цветка.

— Вера, мама. Я Вера, — впервые за всю жизнь поправила я ее.

— Вера? Верочка, ты пришла. Как ты, детка, не болеешь?

Сердце забилось быстрее от дикой радости, что мама узнала, и от шока — никогда она меня Верой не называла. Вернее, называла лишь когда я с Никой дружила, и в детском доме, в который приезжала, присматриваясь ко мне.

А потом я стала Никой, на которую привыкла откликаться, но внутри, про себя, я всегда помнила, кто я, хотя и уверена была, что мама забыла.

Нет. Она помнит. И улыбнулась мне, слегка приоткрыв глаза — почти ясные, дающие надежду, что поправится, и домой вернется.