Твоя жестокая любовь

— Не болею, мам. Мне лучше, намного лучше, смотри, как я поправилась. Того и гляди стану толстушкой, — ответила я и смеясь, и плача.

— Витамины… не пей их больше — те, что я давала тебе. Не пей, Вера!

— Что?

— Витамины, — повторила мама. — Больше не принимай их, поняла?

Сглотнула тяжело, и кивнула. В душе тягучее разочарование разливается — все же, мама не в себе, раз про эти витамины, которыми пичкала меня, заговорила. Только раньше слова ее другими были: что без них мне не справиться, а сейчас… сейчас она снова бредит.

— Обещай!

— Обещаю, мама. Не буду их принимать, — тихо ответила я, и решила рискнуть: — Мам, Влад вернулся. Ты помнишь его? Он лечение оплатил, тебя скоро в Израиль отправят, только я не смогу с тобой полететь, не получается… долгая история. Но главное, что тебе обязательно помогут! Врачи наши с тобой полетят, сиделки, а затем ты домой вернешься. Слышишь, мам?

Выпалила все это горячо, всю душу вкладывая в каждую фразу. В каждое слово и букву. Наполнила верой, что так все и будет, ведь говорят же, что слова силу имеют, так пусть хоть раз и мои слова станут пророческими. Ну хоть раз в жизни!

— Влад?

— Да, мам, Влад. Он вернулся, и он оплатил перелет, операции и лечение. Только, — замялась, понимая, что придется солгать, — Влад пока не может тебя навестить, он… он наездами в городе, по области ездит. Но он обязательно придет…

— НЕТ! — мама напрягла шею, пытаясь поднять голову с низкой, почти плоской подушки, но не справилась с этой задачей. — Нет, Вера, пусть не приходит. И, милая, не верь ему. Что бы он не говорил тебе — не верь. Гнилое семя, он как мой отец, весь в него пошел. Такой же… не пускай его ко мне, и, главное, не верь ему! Обещай…

— Мама, мамочка, — я наклонилась над кроватью, обхватила хрупкие мамины плечи, ощутив ее дрожь, и не понимала, что делать — звать на помощь? — Мам, успокойся, я обещаю. Все, что угодно обещаю. Никакого Влада здесь не будет, все хорошо, слышишь?

— Влад — он лжец! Каждое слово — обман, запомни это. Лучше бы у меня случился выкидыш, лучше бы я аборт сделала, — бормочет мама, и мне подло хочется, чтобы она замолчала, чтобы перестала произносить эти ужасные слова. — Лучше бы у меня была только Ника.

Она не в себе, она бредит, и я не должна злиться. Это ведь как сердиться на крик роженицы, которая не может не кричать. Как злиться на пациента, которому ногу ампутируют без анестезии, за дикие вопли — также бессмысленно и жестоко. Но я злюсь и ничего не могу поделать с собой.

Мама ужасные вещи говорит. Неправильные, дикие, и непонятные мне, хотя бред может лишь психиатр понять.

— Я пойду, — взглянула на часы, — сейчас итак выгонят. Завтра приду, только теперь я не смогу дважды в день тебя навещать, но каждый вечер я буду с тобой.

— Хорошо, детка, иди. И, Вера, — мама попыталась сжать мою ладонь, но я почувствовала лишь слабое поглаживание подушечками пальцев, — прости меня за все.

— Глупости! Не за что мне прощать тебя!

«Это ты прости, мама, — задохнулась я от терзающих меня воспоминаний. — Это ведь я потащила Нику в ту конюшню. Это я убежала и лгала, пока она лежала там бездыханная. Пыталась вытащить Нику, но поздно уже было. И все же, я виновата и перед тобой, и перед ней. Только повиниться у меня смелости не хватит никогда».

— Есть, Вера. Я испортила твою жизнь… прости.

— Прощаю, — кивнула, чтобы маме полегчало, и она улыбнулась, прикрывая глаза.

— А Влад не простил, и никогда не простит. Как и Вероника, — прошептала мама, погружаясь в свой нездоровый сон.

Голова кругом шла, пока я брела по унылым, уродливым в своей безнадежности больничным коридорам, в которых каждая стена пропитана страданием и отчаяньем. Витамины… почему мама за них зацепилась? Всегда ненавидела их, хоть и безвкусные они, и небольшие, да и у врачей, по которым меня мама таскала, приходилось принимать горазда более невкусные лекарства.

Но витамины эти я лютой ненавистью ненавидела, и даже не заглядывала в аптечку, когда маму забрали. Не принимала их, и когда мама заговорила, почувствовала укол вины. Она столько сил потратила на мое здоровье, давшее слабину после голодного детства, а я так бездарно отношусь к себе.

Может, мама имела в виду, чтобы я не забывала их принимать? Может, оговорилась?

— Скорее всего, — сказала с неудовольствием, зашла на кухню, и открыла дверцу шкафа, где стояла белая пластиковая банка. — Пора быть ответственной, Вера!

Достала пилюлю, затем, подумав, добавила к ней еще одну, и запила их водой.

Мама была бы довольна.

Глава 13

— Вера, кофе, — набрал по селекторной связи, и в ответ донеслось:

— Снова будешь чашками швыряться? Ладно-ладно, Влад, — она уловила в тишине угрозу, и тихо хмыкнула. — Сейчас устрою.

Это «сейчас» растянулось, как и водится у Веры, на десять минут. Но вот она зашла в кабинет — бледная, кудри стянуты в пучок, но глаза наглые. И только сейчас в голову мысль пришла: а не травит ли она меня также, как мать травила?

Подсыпала мне какую-то дрянь, название которой я забыл, а потом сама же и лечила, и лишь в эти моменты я внимание от нее получал. Может, Вера такая же психопатка?