Твоя звезда

– Ты удивительный, – улыбнулась Елизавета. – И дело даже не в том, какой ты красивый. Вон у тебя щека вся разодрана, надеюсь, следа не останется.

– На мне всё заживает, как на собаке! – отмахнулся Степа.

– Врача бы… Промыть хотя бы надо рану, – негромко проговорила Елизавета.

К ней тут же подскочил Гена, отодвинув официанта.

– Тебя вовремя не оказалось рядом, кстати, – обернулась она к помощнику. – Вызвали врача?

Гена, суетясь и быстро кивая, тут же стал куда-то звонить.

Елизавета промокнула салфеткой, смоченной в водке, рану на Степиной щеке.

– Да вроде неглубокая. Потерпи. Щиплет?

Два официанта с разных сторон с поклонами стали предлагать на выбор кушанья.

– Ты что будешь? – спросила Елизавета Степу.

Тот с оторопью оглядел стол:

– Мясо, наверное…

– Ягненочек в брусничном кляре, хрустящие ушки поросенка, тушеные сердца лебедей… – быстрой скороговоркой завел официант.

Елизавета легко отмахнулась.

– Икры нам дай черной, белого хлеба с маслом, суп, если есть какой, да, Степ? И водки налей.

Степа кивнул, слегка ошарашенный. Как-то всё навалилось, повлекло его за собой… Неужели совсем недавно он был близок с этой женщиной? Нет, она ему не противна, она старше, ну и что?.. Но это всё так странно… Почему он здесь? Почему его несет этот поток и что это за поток? Это его собственная жизнь? Или он живет какую-то чужую жизнь? А его собственная еще не началась, точнее, замерла на какой-то отметке. А на какой? Когда закончился последний съемочный день у Мазорова или когда он пришел к нему на пробы? Почему у него появляются такие мысли? Раньше он был уверен, что эти съемки были самой его большой удачей. А теперь? Что изменилось теперь? Что вообще он делает сейчас среди этих людей, чужих, странных, разряженных, вливающих и вливающих в себя горячительные напитки, чтобы больше съесть и громче смеяться, чтобы забыть тяжесть бытия?

– Елизавета Сергеевна… – Гена, который маячил за их спинами, склонился к ее уху, но Степа всё слышал, что тот говорил, потому что у пьяного Гены тихо говорить не получалось. – Там Вадим Андреич… то есть… Вадька там… хочет поговорить…

Елизавета обернулась к нему.

– Ты хочешь сказать, что Вадика отпустили и теперь он хочет со мной поговорить?

Гена неуверенно кивнул.

– Разберись, пожалуйста, чтобы он посидел некоторое время в какой-нибудь хорошо запертой комнате дней пятнадцать. Я ведь уже сказала, – спокойно, но с едва уловимым раздражением проговорила Елизавета.

– Вы не мне говорили, Елизавета Сергеевна, вы Петру Олеговичу…

– Ты видишь, какие мелкие людишки!.. – засмеялась Елизавета, обернувшись к Степе.

За столом тем временем произносили тосты; тамада говорил не умолкая; во время его речи оркестр два раза играл туш. Голоса становились всё громче; классическая музыка сменилась на веселую танцевальную; молодая жена Петра вышла на середину зала, стала танцевать одна, ее фотографировали со всех сторон, Петр тоже вышел, пытался ее поймать, она от него убегала, все смеялись, хлопали, наконец он поймал жену, стал целовать под всеобщий одобрительный смех и крики «горько!».

Елизавета сделала себе большой бутерброд с черной икрой и такой же – Степе. Тот не заметил, как на его тарелке появились куски жареного мяса, какие-то диковинные закуски. Он быстро что-то съел, внезапно почувствовав, как сильно проголодался. С сомнением посмотрел на стоявшие перед ним бокалы и рюмки, в которых были налиты различные напитки. Розовое вино, шампанское, в котором весело бежали пузырьки, водка… Официант спрашивал его, он кивал, не задумываясь. А теперь вот задумался – пить ли…

Что с ним потом будет, когда он выпьет? Упадет головой в икру и будет плакать? О том, что у него всё так не заладилось в жизни? А у кого заладилось? У Петра? У Гены? У Вадика? У всех всё так временно, так непостоянно, так шатко… Ведь это понятно… Разве что у Мазорова… Но ему выпало по рождению, бывает же так… Трудно обо всем этом думать, гораздо легче нестись по течению… Степа потер голову и взял бокал.

– Что ты задумался? – Елизавета осторожно провела по его щеке, не касаясь раны. – Болит?

Степа помотал головой, поднес бокал ко рту, помедлил чуть-чуть и поставил его на место.

– «Руси есть веселие пити, не можем без того быти…» – проговорила Елизавета. – Так написано в древней летописи. Князь Владимир, большой любитель женщин и пирушек, когда выбирал подходящую государственную религию, в основном на это напирал, на питие да на веселие. Не подошло нам мусульманство, отрицающее пьянство. А это вот наше, родное… Жизнь так коротка, что никто не сказал, что прожить ее надо в трезвости и постах, правда, Петя? – Елизавета подмигнула Петру, который подошел к ним, крепко держа свою молодую супругу.

– Елизавета Сергеевна, сейчас сюрприз будет, для вас специально готовили…

– Видишь, Степа, как приятно быть самой главной – для меня даже на чужой свадьбе специально сюрприз готовят… – усмехнулась Елизавета. – Пошли, Петя, покажешь, да я полечу.

– Так это, Елизавета Сергеевна… погода нелетная, ветер объявили, и вертолет обратно улетел.