«Какой агрессивный ребёнок», — думаю я и поднимаюсь с футона[1]. В конце концов, я и правда проголодался. На глаза случайно попадается зеркало в углу комнаты. Прохожу по татами, встаю перед зеркалом. Сдёргиваю тёплую пижаму, бросаю на пол, остаюсь голышом. И внимательно изучаю своё отражение.
У меня густые и длинные чёрные волосы, местами всклокоченные от сна. Маленькое круглое лицо, большие удивлённые глаза, чуть кокетливые губы, тонкая шея, слегка выпирающие ключицы. «Слава богу, выросла здоровой!» — будто подчёркивают два небольших холмика на груди. Еле заметные тени под рёбрами плавно переходят в мягкую линию бёдер.
И хотя мне в мои годы ещё не доводилось разглядывать всё это так пристально, сомнений быть не могло: это тело — женское.
Женское?
Я — женщина?!
Последние остатки сна исчезают. В голове всё окончательно проясняется — и тут же перепутывается вновь.
И тогда, не в силах больше терпеть, я кричу.
— Сестрёнка! Чего копаешься?! — снова атакует меня окрик Ёцухи, когда я уже вхожу в гостиную.
— А я завтра сама приготовлю, идёт? — отвечаю я вместо извинения.
У этой Ёцухи ещё молоко на губах не обсохло, а она уже делает вид, будто лучше и правильней старшей сестры. «Не давать нахалке спуску!» — думаю я, распахиваю рисоварку и накладываю себе в чашку белоснежного риса. Не многовато ли?.. Ай, да и ладно.
— Приятного аппетита!
Обильно приправив соусом блестящую глазунью, отправляю её вместе с рисом в рот. Ох, как вкусно. Просто счастье какое-то... Что там ещё? Кажется, кто-то сверлит мне взглядом висок.
— Но ведь сегодня обычный день!
— А?
Замечаю, что сбоку сидит Бабуля и пристально наблюдает, как я ем.
— Ну, ты вчера нас всех напугала! — говорит Ёцуха, глядя на меня с ядовитой улыбкой. — Кричала как резаная!
Кричала как резаная? Похоже, я попадаю меж двух огней: с одной стороны Бабуля глядит на меня, как на привидение, с другой — можно даже не сомневаться — Ёцуха валяет со мной дурака.
— Чего-чего? Вы о чём это все?!
Впрочем, о чём бы эта парочка себе ни думала, находиться между ними — удовольствие весьма сомнительное...
Оглушительные звуки сирены раздаются вдруг с улицы, из громкоговорителя при входе в дом.
«Доброе утро, господа!» — голос принадлежит старшей сестре моей ближайшей подруги Саечки (сестра её служит в городской управе, в отделе по оповещению местного населения). В городке Итомори, где живёт всего полторы тысячи человек, каждый знает или тебя, или хотя бы твоего соседа.
«От управы Итомори — утреннее сообщение!» — слова из динамика вылетают отрывисто, неторопливо — так, будто каждое из них отдельно выстругивают ножом: «От. Управы. Итомори. Утреннее. Сообщение». По всему городу установлены громкоговорители, звуки которых отражаются от окружающих гор и раскатываются между ними тяжёлым эхом.
Вещание ведётся изо дня в день дважды — утром и вечером, без исключения. Каждый дом в обязательном порядке оснащён приёмником, по которому сообщают расписания спортивных секций, или телефоны очередных дежурных по уборке снега, или кто вчера родился, а кого завтра будут хоронить, ну и прочие обязательные ежедневные новости жизни городка.
«Избирательный комитет напоминает, что двадцатого числа следующего месяца состоятся выборы мэра Итомори...»
По экрану побежала надпись: «Комета Тиамат[3] — невооружённым глазом уже через месяц», а потом показали размытое фото самой кометы. Разговор между нами наконец-то иссяк, и лишь звуки, издаваемые тремя женщинами за завтраком, оживляли общую картину, полутайные и сдавленные, точно подсказки во время урока.
— Ну хватит! Может, помиримся уже? — не выдержала вдруг Ёцуха. — Взрослые же люди!
Я презрительно фыркаю. Вот именно, взрослые люди. Что там у нас с выборами нового мэра? Коршуны где-то вдали клекотали как-то особенно неумело.
— Ну, мы пошли! — бросаю я наконец Бабуле, и мы с Ёцухой выходим из дома.
Слава богу, летние птицы ещё продолжают петь.