Твоё слово

Он понимает, что Шура не умеет быстро сближаться, если вообще умеет, и глупо ждать, что она вот так с разбега начнет думать о чувствах тех, кто о ней заботится. Просто было до соплей обидно, что, кажется, его понять ни один из них не хотел.

Раш был накручен. Раш устал. Он сел на ступеньки Евиного дома, улегся на перила и стал ждать самую проблемную девочку во всем Высоком Городе. Он пытался успокоиться, но не получалось. Раз за разом, думая о том, как чуть не каждый день, после почти каждой статьи, он ходит по домам, по лавкам, по улицам — и проверяет, угрожает, убирает, предостерегает; как проверяет охранки, покупает новые (на всякий случай), ставит дополнительные патрули то к дому, то к издательству, выбирая тех, кто еще не готов в нужный момент отвернуться и сделать вид, что ничего не видел, а таких стражников скоро не останется во всей столице! И она раз за разом просто отмахивается. И не одного даже спасибо. И да, не обязана, не просит, но от этого вот вообще не легче. Ему-то уже не все равно! А ей еще как.

И когда она вышла, как будто бы не торопясь, хотя чай был явно вчерашним, уселась рядом и с таким напряженным выражением лица, как будто рожает, выдавила из себя это: «Раш, у тебя что-то случилось?». Как великое одолжение. И в любой другой день, наверное, он был бы очень рад, он бы заметил как для нее это непросто, как она очаровательно раскраснелась, как ждет ответа… Но не сегодня.

— Ты, — ответил он, вспоминая, как пару часов назад остановил работу целой типографии, подтер задницу работой огромного количества существ, — со мной случилась ты.

Глава 11. Шут. Арест

— Что, прости? — нет, не такого ответа я ожидала.

— Скажи, ты хоть иногда задумываешься, о ком ты пишешь? И к каким это может привести последствиям? — очень неожиданный заход. При чем тут вообще это?

— Ну ты опять? — я прямо чувствовала, как у меня начинает болеть голова.

Этот разговор у нас происходит с периодичностью раз в неделю, по-моему. И ни к чему не приводит. Так зачем опять его начинать? Тем более, я вовсе не ищу намеренно проблем на свою голову. Просто делаю то, что считаю нужным делать.

Ок, это может обернуться плачевно, но это моя зона ответственности, и то что он в нее влезает — его решение и его выбор, я-то об этом не просила. Он сам с чего-то решил, что я нуждаюсь в опеке — ну ладно, чем бы дитя не тешилось. Но почему он думает, что он может реформировать мою жизнь по своему усмотрению? И при этом мне еще и что-то предъявлять?..

— Мне из-за тебя пришлось отозвать сегодняшний выпуск «Дней Империи», — чего?! Он остановил выпуск газеты?!

Я была в таком шоке, что даже не нашлась, что ответить, просто сидела и хлопала глазами; а он продолжал говорить так, будто сделал мне великое одолжение.

— И это просто удачное стечение обстоятельств, что я успел это сделать сегодня, потому что завтра даже я, не факт, что смог бы разобраться с последствиями твоей глупости…

— Глупости? Что, прости? Ты нормальный вообще? — он остановил выпуск чертовой газеты.

Просто взял и остановил. Потому что ему что-то там не понравилось в моей статье. У меня появился личный цензор. О-ча-ро-ва-тель-но. Такими темпами писать я буду в его присутствии и только о том, как удачно разродилась тетя Клава с соседней улицы и на ком женился дядя Вася из дома напротив. И только в положительном ключе.

— Ты хоть знаешь, кто такой Бронс? — улыбнулся Раш, — кто ему покровительствует? Что с тобой могут сделать за раскрытия информации, которая, на минуточку, является недоступной для широкой общественности и отнюдь не просто так? Знаешь? Думаешь хоть иногда о последствиях своих слов?

— Тебя это не касается! Это моя работа, мои слова и мои последствия! — вспылила я, подскакивая со ступенек, — и жизнь тоже моя: захочу — буду беречь, как зеницу ока; захочу — выкину на помойку! Ты кто такой вообще, чтобы за меня решать?! Муж, брат, сват?!

В тишине утра мои слова гулко разносились по улице. Тухли магические огоньки, освещавшие улицы ночью и солнце раскаленными белыми лучами проходилось по крышам домов, по моему лицу и глазам.

— А мне обязательно быть мужем, братом, сватом, чтобы о тебе волноваться? — его голос был спокоен, ровен, но так холоден, что я передернула плечами, — а если я возьму тебя в жены, ты хотя бы иногда будешь ко мне прислушиваться, а? Ты поверишь, что Бронс не твоего полета птичка? Что информация, которую ты щедро раздаешь всем подряд, опасна может быть не только для тебя? Что за последствия твоих слов отвечать порой потом не только тебе? Тебе, похоже, плевать на себя, да? И поэтому тебе и на других плевать?

— Это не тебе решать, во-первых, кому и сколько информации выдавать; во-вторых, тебя вообще не касается на кого мне плевать, а на кого нет, — я чувствовала, что говорю не то, что меня не услышат; чувствовала, что мне говорят не то, что сама не слышу, но, господи боже, раскаленный белый свет нового дня лег мне на глаза, и как же мне было все равно; я чувствовала только ярость и какую-то непонятную жгучую обиду, — а в-третьих, иди ты к Мать-Земле и ей мозг бери!