Творчество и революция – строго по Камю. Постсоветская левая молодёжь в поисках новой культуры и новой идеологии

Д. Черный пишет об этом так – идеально перекликаясь с Цветковым: «Хозяин заинтересован в невидимости Реальности для потенциальных рабов. Гражданин удален из Реальности, за ширмами реклам (кубиков постмодернизм-сити) он не видит мира вокруг, изменений города и природы (интернет, ТВ), он – зритель составляемого властями постмодернистского сериала о прошлом и настоящем. <…> Реальность сама по себе пугает, требует многих усилий по запечатлению-восприятию и поэтому художественно неинтересна ни автору, ни читателю: куда интереснее обращаться друг к другу путем монтажа и любого другого глумежа над Реальностью. Вульгаризация художественной области общественного сознания сегодня празднует свою победу в Постсоцреал-Постмодернляндии. В литературе наблюдается такой же религиозный бум, как и в обществе: стремление «загрузиться» новейшей (в основном импортной или местноретроватой) мирововоззренческой оптикой и есть несознаваемый уход от Реальности» (Д. Черный, стр. 131, 140).

О том же самом говорит и Борзыкин: «Когда человек погружается в какую-то микрореальность, он забывает о макрореальности. Тогда с ним можно делать все, что хочешь» («Арт-город», № 22, стр. 16).

Д. Черный так квалифицирует социально-эстетическую ситуацию в сегодняшней России: «Мы, постсоветские литературные авторы и читатели, в силу внешнеобусловленной последовательности изменений нашего эстетического и политического (государственного, народного) самосознания оказались в уникальной и беспрецедентной для всей русской истории точке длящегося безвременья. Официальный политический миф, декларирующий именно такой тип общественного бытия, утверждает, что практически весь XX век Советской России, начавшийся с Великой Октябрьской Социалистической Революции (со всеми его техническими, эстетическими и мировоззренческими инновациями), являлся всего лишь аномалией, случайным аппендиксом, который путем контрреволюции ‘91–93 оказалось не так сложно удалить.

Таким образом восстановленная историческая, а следовательно, и эстетическая, мировоззренческая «справедливость» позволяет прооперированному контрреволюцией желудочно-кишечному тракту (общественному сознанию) «россиян» функционировать по дореволюционным стандартам, не спотыкаясь на периоде пресловутых «70» лет. Ну и слава Богу: жить стало намного легче – никто не зовет вперед к коммунизму, а назад, в ж… капитализма новое поколение «россиян» (дорогой такого «нового» общественного сознания) и само сползет… Да, мы оказались позади собственной истории – вот почему именно безвременьем назовут потомки наше “время”» (Д. Черный, стр. 125).

В этой ситуации многие, кто постарше, растерялись, покорно сложили руки и забились по углам, безропотно дожидаясь конца. Вот как это описывает тот же Борзыкин: «Это называется бихевиоризмом – модель поведения. «Мы так одеты, потому что так мы пьем наше пиво». То есть ты должен ходить туда, улыбаться таким образом, есть вот там-то – и тогда ты будешь вписан в структуру времени. Вот эту мысль они пытаются внедрить… И очень успешно. <…> Уйти от этого невозможно, потому что эта модель уже существует на всех уровнях, она становится нормой. А люди, которые предпочитают жить по-другому, забились по домам, не ходят на концерты – у них нет ни желания, ни денег на это. Целый пласт творческих людей, которые способны представлять собой индивидуальность, сейчас настолько запуган ситуацией в нравственной сфере (да и в политической <…>), что они уже готовы считать себя неудачниками. Смириться с этим, тихо сидеть дома и погибать. Я знаю много таких людей» («Арт-город», № 18, стр. 12).

Но небольшое число людей из поколения Борзыкина – и заметно большее из более позднего (им и посвящена эта статья) – не захотело просто плыть по течению, принимать навязанные им извне (и чуждые их внутренним моральным принципам) правила игры, деградировать и медленно умирать.

Именно они и создают сейчас «вторую культуру» – новую контркультуру, собственное социокультурное пространство, сознательно противостоящее официальному. Они пишут и поют песни, устраивают художественные акции и выставки, издают журналы и даже книги. И дело не только в том, что они поняли, что никто за них этого не сделает. Дело еще и в том, что им невыносимо скучно и тоскливо жить в стране, которой нувориши навязывают «культуру», соответствующую их, нуворишей, умственному уровню и вкусам: «культуру» казино и стриптиз-шоу, ресторанов и ночных клубов, жратвы, спиртного и наркотиков, «попсы» и «блатняка», «живописи» Шилова и «скульптуры» Церетели, убогой голливудской кинопродукции и легализованной порнографии вроде проекта «За стеклом», театра, потакающего уголовно-мещанским вкусам «новых богатых», стремительно «желтеющих» газет и журналов (в недавнем прошлом серьезных, имевших хорошую репутацию – вроде «Комсомолки» или «Огонька»).