Ноября 8-го служили оба архимандрита и я; за литургией был в алтаре архиепископ Халкидский Евгений. Когда кадят ему или кланяются, то он только приподнимает к груди благословляющую руку и двигает пальцами, вместо всей руки. Вечером мимо квартиры проходила погребальная процессия, — должно быть, погребали богача или важного человека, потому что шли три архиерея (один в мантии, епитрахили и омофоре, а два без мантии), один архимандрит в клобуке (здесь, вместо митры, архимандрит от прочего духовенства только клобуком и отличается, а остальные все ходят в камилавках) и много священников, стройно в два ряда, все в самых белых легких облачениях.
Путь от Афин до Рима, через Бар-град
Ноября 9-го был в афинском соборе — за литургией, но, к сожалению, подошел только во время трисвятого. У греков утреня вместе с литургией; после славословия тотчас же и благословение на литургию. Певчие поют на хорах; напевы все партесные, какие мы слышим постоянно в России; но они их выводят бесконечно замысловатыми руладами. Служили два священника, причем стояли оба пред престолом, а не сбоку один, как у нас; да и престол имеет продолговатую форму, так что служащим так и удобнее стоять. После чтения апостола один из батюшек, кажется стоявший налево, благословил диакона на чтение Евангелия, сам вышел на амвон и стал к народу лицом; а диакон пошел на кафедру, устроенную для этого посреди церкви, у левого столба, высоко-высоко; внизу против кафедры встали два мальчика со свечами, одетые в белые стихари. И во все время чтения Евангелия (левый) батюшка без камилавки стоял на амвоне лицом к народу, а правый батюшка в камилавке оставался пред престолом. (Служебники у греков лежат на престоле.) Диакон тщательно и красиво, даже и для меня русского, выводил на греческий лад Евангелие о гадаринском бесноватом, с разными красивыми переливами в голосе на одном каком-либо слове или слоге. Народ заметно пододвинулся к кафедре и с особом интересом и удовольствием слушал свое церковное греческое чтение. И как только диакон свое чтение закончил, народу добрая половина вышла из церкви, как бы прослушавши все для них интересное. Это живо напомнило нашу Москву, где тоже многие приходят в церковь послушать или паремии, или апостол и Евангелие, громогласно читаемые диаконом или псаломщиком; и там тоже после чтения многие из церкви уходят. Различие только то, что здесь диакон, да и все почти, служат тенором, и тенор самый, так сказать, церковный и народный голос, а у нас в России любят громкий бас.
Передавши священнику Евангелие и о чем-то с ним поговоривши, диакон, став под самым амвоном, вместо обычных нескольких ектений сказал только несколько (до трех) прошений, а хор пропел «Господи, помилуй» по однажды три раза и, по возгласе священника, запел: «Иже херувимы». Во время херувимской кадил правый священник; на народе он несколько раз покаживал очень долго, а потом, не обращаясь лицом к алтарю, как у нас, сбоку покадил на иконы Спасителя и Божьей Матери и пошел в алтарь. По окончании каждения правый священник, приложившись к антиминсу и престолу, вышел на амвон и трижды благословил народ крестообразно по-архиерейски обеими руками, левый только однажды и одной рукой, а диакон только поклонился. Во время входа диакон возгласил, кажется, «всех вас православных христиан да помянет Господь…»; старший священник поминал, кажется, как поминает архиерей, а впрочем, не уверен, только что-то очень долго; а младшему священнику, стоявшему с копьем в руках, так ничего и не пришлось говорить. Обычное после входа благословение диакону, кажется, хотел возложить младший священник, но потом подоспел старший, что-то поговорил с младшим, помотали друг на друга головами, грозно посмотрели и закончили свои переговоры, но благословил диакона уже старший. Диакон вышел из алтаря и стал на второй ступеньке амвона, а царские врата, после его выхода из них, затворил, к великому моему удивлению и смущению, какой-то франт в пиджаке и сорочке, и при этом не сбоку как-нибудь затворял, а прямо-таки стал посредине врат и захлопнул. А до этого времени с начала службы царские врата были отворены.