Незадолго до революции в России появилось несколько публикаций, косвенно свидетельствующих об одном афонском предании XI–XII вв. о Максиме Исповеднике и VI Вселенском соборе. В 1903 г. А. С. Хахановым были опубликованы (в оригинале и в русском переводе) Правила
VI Вселенского (на самом деле Пято — Шестого) собора, переведенные с греческого языка на грузинский св. Евфимием, игуменом Иверской Лавры на Афоне. В этой публикации, основанной на рукописи XI в., читаем об осужденных на Соборе еретиках то, что их прокляли, и, кроме того, «приняли эпистолию, написанною Агафоном, Римским папой к царю Константину подобно эпистолии великого Леона [= Льва Великого], которую он написал Халкидонскому собору. И собор этот 125 епископов, которых в Риме собрал преподобный Агафон, приняли, и все ими сказанное и определенное утвердили, и объявили одним собором 160 константинопольских и 125 римских [епископов], и святого Мартина папу Римского и св. Максима Исповедника громогласно славши и на вечное блаженство и славу определили, и описанный им памятник веры церковные каноны пред благочестивым царем Константином прочитали. И сам царь Константин своей рукой красной краской [=киноварью] подписал утверждение этого памятника» [2045]. Итак, грузинские Правила свидетельствуют о бытовании на Афоне не позднее XI в. предания о прославлении VI Вселенским собором свв. папы Мартина и Максима.О том же свидетельствует грузинское Житие
прп. Максима, составленное на основе греческого тем же св. Евфимием, и опубликованное в 1912 г. прот. Корнеем Кекелидзе. Он же отмечает, что грузинская версия Жития расходится с греческой в одном существенном пункте: «Обращаясь к изложению деяний VI Вселенского собора, представляющему собой евфимиевский перевод Правил названного Собора и заканчивающему грузинскую редакцию Жития прп. Максима, мы узнаем, что отцы VI Собора святого Максима вместе с папою Мартином «велегласно прославили и в память вечную ублажать их и хвалить определили», а в заключении им и «вечную память» провозгласили.<…>В завещанном греческом тексте деяний Вселенского собора такого определения мы не находим, в нем даже и речи нет о св. Максиме, о прославлении его и установлении дня его памяти». Но когда дело доходит до выводов, проповедник в прот. Кекелидзе берет верх над ученым: «Отвергать на этом основании достоверность грузинских известий мы не решаемся.<…>Дело в том, что трудно, даже немыслимо допустить, чтобы VI Вселенский собор специально созванный для суждения о ереси, в борьбе с которой мученически окончил свою многострадальную жизнь св. Максим, совершенно безучастно прошел мимо его имени.<…>Отсюда возможно предположить существование такого списка актов VI Вселенского собора, которые заключают в себе вышеприведенные сведения о прп. Максиме» [2046].Это благочестивое, но рискованное с научной точки зрения предположение Кекелидзе[2047]
, разумеется, не принимается всерьез ни одним исследователем[2048]. Кроме исторической правды, однако, есть и правда «иконы», каковой является грузинское житие св. Максима. Это правда не того, как было, а того, как должно было быть. Идеальный образ VI Вселенского собора должен быть, несомненно, именно таким, каким его изображает грузинская версия Правил VI Собора и грузинское Житие прп. Максима[2049].История, однако, не всегда иконична[2050]
. Как указывает А. И. Сидоров, хотя псевдо — Анастасий Синаит уже в 70–80 гг. VII в. прославляет подвиг прп. Максима и папы Мартина, отдавая должное их вкладу в победу над ересью, примерно в это же время или чуть позже сам св. Анастасий Синаит (а не аноним, скрывающийся под его именем), описывая борьбу Церкви с монофелиством, все внимание сосредоточивает на роли папы Мартина, и лишь «глухо намекает» на прп. Максима и двух его учеников, говоря о неких пострадавших «светочах Римского (т. е. Латеранского) собора», которым отрубили руки и вырвали языки[2051]. Имен их он не называет. Сидоров замечает, что такое отношение к Максиму отражает «официальную версию истории монофелитских споров»[2052]. В ней, как мы убедились, прп. Максиму места не нашлось.Позиция официального Константинополя в VII в. по «делу Максима», разумеется, не была тождественна церковной. Свидетельства истинно православных христиан о его подвиге стали появляться почти сразу после его кончины[2053]
, а прп. Иоанн Дамаскин (правда, за пределами империи) уже в начале VIII в. слагает видимо первый канон в его честь и широко использует его творения в своих богословских и философских сочинениях[2054].